Жан Марабини - Повседневная жизнь Берлина при Гитлере

Черчилль настолько захвачен идеей подготовки нового реванша в Европе, что решает предупредить русских о неизбежном вторжении на их территорию нацистских армий — вторжении, о котором он благодаря «Ультра» знает все. Он понимает, что «не следует допускать, чтобы русские потерпели полный крах». Однако Сталин, как кажется, ничего не знает о машине «Ультра» и не верит в желание Черчилля ему помочь, хотя последний действительно не прочь укрепить свои позиции, заключив новый союз с русскими. Английский премьер тем более встревожен надвигающейся операцией «Барбаросса», что предвидит ее непосредственные и очень неприятные для него последствия: захват Гитлером Балкан, Прибалтийских государств и Финляндии. Кроме того, ему сообщают, что у Сталина нет средств, чтобы противостоять немецким сухопутным войскам, в последнее время получившим значительные подкрепления. А значит, Сталину необходимо оказать помощь, пусть — на первых порах — и не очень большую. Иден отправляется с дипломатической миссией в Москву; между секретными службами обеих стран завязывается сотрудничество. «Чтобы прогнать Гитлера, я готов вступить в союз с самим дьяволом» — так объяснит Черчилль свою новую политику офицерам генерального штаба.

К «большой политике» берлинцы совершенно равнодушны. Еще не пришло время массированных бомбардировок Берлина, и ограничения, связанные с военным положением, пока не очень заметны. С другой стороны, эра триумфов осталась позади, хотя все думают, что через каких-нибудь несколько недель начнется война с Россией, которая будет такой же легкой, как и война в Польше. «Черная капелла» сейчас играет mezzo voce. [182] Вполголоса (um.). (Примеч. пер.) Даже те генералы, которые считают операцию «Барбаросса» колоссальной ошибкой, в эти несколько недель безоглядно предаются своим «профессиональным радостям»: они отправляются на Восток в новеньких бронетранспортерах, под прикрытием самолетов, намного превосходящих по своим боевым качествам русскую авиацию. Простые люди, уже привыкшие к скудной и однообразной пище, мечтают о том, что их жены или экономки вскоре будут возвращаться из магазинов с сумками, полными продуктов. Мечтают о говядине по цене четыре марки за килограмм, о белых батонах стоимостью в одну марку, о воскресных загородных прогулках. Только матери беспокоятся за своих сыновей, и то не очень сильно. Потери на Востоке до сих пор были менее значительными, чем, например, потери в Норвегии или на Крите. «Это будет война, которая объединит всех», — легкомысленно шутит фюрер. Никто не вспоминает о Югославии, где немецкая армия увязла в партизанской войне, о Греции, которая, вопреки внешней видимости порядка, так никогда и не будет по-настоящему завоевана нацистами. Чиано и дуче растроганы тем, как тепло их принимал Гитлер, и говорят о сердечной и доверительной дружбе между Германией и Италией. Совсем иначе складываются отношения между Берлином и Мадридом. Гитлер нанес визит Франко, представляющему для него вечный источник раздражения. Каудильо не желает шевельнуть пальцем и отказывается атаковать Гибралтар. «Он хочет получить все и задаром, хотя и так обязан мне всем, что имеет», — говорит Гитлер. Фюрер также посетил Петена, принял Лаваля — чтобы внести ясность в трудные франко-германские отношения. Берлинцы, наслушавшись пропагандистских выступлений Геббельса, уверены, что американцы никогда не станут вмешиваться в войну, раз уж не вмешались до сих пор. «По сути, никто не поддерживает коммунистов — даже в самом СССР и контролируемых им государствах», — повторяют дикторы немецкого радио. Восточная кампания, судя по всему, должна значительно поднять популярность фюрера. Эсэсовцы собираются воспользоваться этим, чтобы урегулировать свои дела в Польше — начать «заключительную операцию» по уничтожению евреев. Германия, оплот против большевизма, освободит всех от идеологического гнета. Одни только члены «Красной капеллы» недовольны происходящим. «В данный момент их позиция смехотворна», — говорит Геббельс; он хочет воспользоваться неожиданной возможностью, чтобы соединить в сознании людей евреев и большевиков, вызвать единодушную антипатию к тем и другим. «Это будет всемирная игра». По мысли Шмидта — скорее мировой пожар. [183] Судьбе будет угодно, чтобы Шмидт, личный переводчик Гитлера, пережил войну и оставил нам свои мемуары.

Гейдрих, который сделал ставку на уничтожение Англии, и Канарис, пытающийся ей помочь, в какой-то момент находят общий язык. «Эта Британская империя никогда ничего не выигрывает и не проигрывает», — признают они оба во время одной из совместных конных прогулок в Тиргартене. Но Канарис ошибся. Черчилль благодаря «Ультра» уничтожил линкор «Бисмарк» и теперь контролирует Атлантику. 6 апреля 1941 года адмирал не очень удивился, узнав, что огромная колонна немецких бронетранспортеров атаковала Югославию и Грецию. Он ничего не предпринял, чтобы спасти Белград, который был разрушен до основания в ходе атаки Люфтваффе (зенитных установок в городе вообще не имелось). За время этого налета, который длился три дня и три ночи, погибло 17 тысяч мирных жителей. Захват Белграда, известный под кодовым названием «Кара» (определенно, Гитлер уже принимал себя за самого Господа), должен был привести, как и аналогичная операция в Греции, к зримой победе немецкого оружия. Однако Черчилль и Канарис прекрасно понимают, что в этой гористой местности очень скоро вспыхнет партизанское движение.

Британская империя, после первых побед немцев в СССР, окажется под угрозой.

«Кемпейтай», японские секретные службы, очень внимательно следят за событиями, и Токио ждет своего часа. Ситуация еще более запутывается из-за того, что сестры-близнецы — «Ультра» и «Энигма» не способны прочитывать русские и японские сообщения.

В Берлине, в громадном здании рейхсканцелярии, Гитлер сталкивается с последней попыткой сопротивления его планам. На сей раз инициатива исходит не от тех людей, которые обычно выступали в роли его оппонентов. По свидетельству Шелленберга, фон Рундштедт, [184] Герд Карл Рудольф фон Рундштедт (1875–1953) — участник Первой мировой войны, офицер генерального штаба. В мае 1939 г. был назначен главным военным советником Гитлера по вопросам войны с Польшей. Участвовал в Польской и Французской кампаниях, с июня 1940 г. — генерал-фельдмаршал. С самого начала выступал против войны с СССР. (Примеч. пер.) которого другие собравшиеся здесь генералы уполномочили говорить от их имени, спросил фюрера: «Хорошо ли вы подумали о том, что собираетесь предпринять в России?» — «Я все взвесил», — спокойно отвечает тот. «Но разве не следовало бы сначала разрушить сердце Британской империи на Среднем Востоке?» — «Мы прогоним англичан из Средиземноморья и Персидского залива после успешного завершения операции «Барбаросса»». Тон Гитлера становится более жестким: «Разве мы не побили югославов, как я и предсказывал?» — «Нам придется одержать победу до наступления зимы», — упорствует Рундштедт, которого поддерживает кивком головы адмирал Редер, сторонник наступления в районе Суэца. «Они не продержатся так долго», — обрывает его Гитлер. «Но если мы все-таки не успеем, — рискует продолжить свою мысль фон Рундштедт, — нужно будет дойти до Днепра и там остановиться». Гитлер, как это с ним часто случается, теряет самообладание: «Нет, мы будем продолжать наступление, двигаться вперед, возьмем Москву!» Фон Рундштедт прибегает к последнему аргументу: «Наш военный атташе в Кремле настаивает на том, что Красная армия подготовлена куда лучше, чем мы предполагаем». — «Я знаю, он мне об этом сообщал, — раздраженно говорит Гитлер. — Но я не верю». Взгляд Гитлера не предвещает ничего хорошего; он недвусмысленно дает понять, что аудиенция окончена. Английский историк Лидделл Харт интерпретирует смысл этой беседы так: «У Гитлера надежда на победу связывалась с представлением о неизбежности внутренней революции в самом СССР». Гитлер, который знал русских не лучше, чем англичан, полагал, что в России его встретят с радостью — при условии, что будут уничтожены комиссары и евреи. Но военные не разделяют его веры в эту гипотетическую революцию: «Там гораздо меньше революционных элементов, чем солдат». «Нам предстоит долгая война», — подытоживает разговор Рундштедт уже на пороге кабинета. Но Гитлер желает, чтобы последнее слово осталось за ним: «Мы закончим ее до зимы».