Жан Марабини - Повседневная жизнь Берлина при Гитлере

Слова «атомная бомба» так и не были произнесены. Не всплыли в беседе и имена физиков-ядерщиков, еще работающих в Германии: Хейзенберга, директора Института физики в Берлине, Вейсцакера, наиболее пронацистски настроенного из всех. Один из трех собравшихся за столом немцев подзывает официанта, чтобы тот принес еще коньяка. И снисходительно цедит сквозь зубы, будто обращается к своему подчиненному: «Мы потеряли после 1939 года четыре миллиона солдат, но у нас в запасе еще десять миллионов!»

Возвращаясь к себе в отель «Адлон», мнимый шведский бизнесмен отмечает, что, несмотря на очень поздний час, на улицах довольно много людей. Проходя мимо здания министерства пропаганды, все еще целого, он видит танки и солдат с пулеметами, которые не то собираются напасть на министерство, не то, наоборот, от кого-то его охраняют. В темноте он не может разобрать, эсэсовцы перед ним или просто военные.

20 июля 1944 года военное министерство в очередной раз не пострадало от воздушных налетов. Уже с полудня все сотрудники ждут возвращения Штауфенберга, который рано утром улетел на совещание в Растенбург (Восточная Пруссия), в «Волчье логово». [259]Клаус собирался лично подложить бомбу к ногам «свиньи» и Кейтеля. Фельгибель, изобретатель «Энигмы», прервет связь между проклятым бункером, который «к 13.10 превратится в общую могилу», и остальным миром. Штауфенберг, оставив портфель с бомбой на полу, выходит из комнаты совещания за несколько секунд до взрыва, в 13.09. Как все пруссаки, он умеет быть точным. У последнего охранного поста, перед тем как подняться в самолет, летящий из Растенбурга в Берлин-Рангсдорф, он слышит глухой взрыв. И понимает, что его замысел удался. Менее чем через три часа начнется операция «Валькирия». Родится новая Германия — новая и одновременно традиционная. Создатель «Энигмы» уверяет его, что все пройдет хорошо, ибо «машины не совершают ошибок». Сейчас главное — не вспугнуть раньше времени Геббельса.

В здании военного министерства, построенном еще в эпоху империи, работает более тысячи офицеров, секретарей, телефонисток, шифровальщиков, машинисток. На Тирпицуфер (кабинет Канариса сейчас пуст) вдоль канала высажены каштаны. Только в 15.00 из Растенбурга поступает кодированное донесение для Хёпнера и Ольбрихта: «Сообщаю о наличии раненых и об имевшем место взрыве». О Гитлере ничего не говорится. Фельгибель исчез после того, как надежно (так ему казалось) изолировал «могилу» от живых. Шверин фон Шваненфельд, Шелленберг, Йорк фон Вартенбург [260]начинают испытывать сильное беспокойство, Ольбрихт и Хёпнер — тоже. Наконец Вернер фон Хефтен («стальной человек», по словам Урсулы), адъютант Шелленберга, звонит из берлинского аэропорта с известием, что «Гитлер мертв». Он также говорит, что, хотя Фельгибель сумел-таки блокировать штаб-квартиру в Растенбурге, он ничего не знал о секретных линиях связи, которые соединяют ставку со всем миром и, в частности, с кабинетом Геббельса в министерстве пропаганды. В 16.00 Ольбрихт является к Фромму, своему непосредственному начальнику [261]с требованием дать сигнал к началу операции «Валькирия». Однако Фромм, человек дотошный, хочет проверить, действительно ли Гитлер мертв. Он телефонирует в ставку, говорит с Кейтелем и узнает, что фюрер чудесным образом спасся, что его защитила от взрыва массивная ножка стола. Штауфенберг, только что прибывший на Тирпицуфер, обвиняет Кейтеля во лжи. Ольбрихт и Штауфенберг отнимают у Фромма оружие и запирают его в его собственном кабинете. В итоге Хёпнер, а не Фромм отдает приказ «Валькирия» о начале общеармейского выступления против партии. Двадцать штабов получают этот приказ, но, к сожалению, заговорщики забывают об одном важном деле: они не поставили своего человека — им не хватает разбирающихся в технике надежных людей — во главе службы связи. Фельгибель все еще находится в Пруссии и боится звонить оттуда, а генерал Бек решает действовать так, как если бы Гитлер был мертв. В Вене, Праге, Касселе и Париже командующие военными округами принимают меры, предусмотренные планом «Валькирия». В Берлине пехота и танковые части приступают к выполнению своих заданий. Командир берлинского охранного батальона «Великая Германия» [262]получил приказ арестовать Геббельса, а потом захватить здания министерств и телефонные станции. Геббельс встречает его с улыбкой, вежливо спрашивает: «Вы мне позволите поговорить с рейхсканцлером?» Получив утвердительный ответ, он соединяется со ставкой и передает телефонную трубку офицеру. Тот, ошеломленный, механически отвечает: «Ja, mein Fьhrer» («Да, мой фюрер») [263]— и выходит из кабинета вместе со своими людьми, оставив Геббельса на свободе, вместо того чтобы его убить. Этот эпизод говорит о многом. Далее Вицлебен официально занимает пост Кейтеля, [264]но паника и неуверенность уже распространяются среди заговорщиков, особенно самых молодых. Дивизия резерва направляется к радиостанции, но почему-то не захватывает ее. Путч в Берлине так и не состоялся, [265]а завтра он провалится и в Париже, хотя там заговорщики уже успели нейтрализовать СС и гестапо. После того как путчисты заняли помещения СД, парижскую радиостанцию и Эйфелеву башню, они обратились к фон Клюге, главнокомандующему группой армий «Запад», чтобы он выполнил ту роль, которую согласился на себя взять. [266]

Однако до Клюге уже дошел слух о том, что Гитлер жив. И он не осмеливается ничего предпринять — хотя в 1943 году, под Смоленском, ему хватило мужества, чтобы попытаться убить фюрера. Абец склоняет заговорщиков к компромиссу и добивается освобождения генерала СС Оберга. Заговорщики и эсэсовцы вместе обсуждают проблему, «как бороться с французским Сопротивлением». И вместе радуются: «Похоже, пока ни один француз не подозревает, что у нас происходит. Нам необходимо помириться перед лицом общего врага».

Все это закончится гекатомбой трупов — трупов немцев и представителей других национальностей. Конфликт принимает затяжной характер. Многие генералы будут казнены, фон Клюге и фон Рундштедт покончат с собой. Однако гражданская война между СС и вермахтом по-настоящему так и не начнется.

Берлинцы, в том числе и иммигранты, были свидетелями этой маленькой репетиции несостоявшейся гражданской войны. Например, рабочие одной из «мусорных команд» 20 июля могли видеть следующее: «У входа на станцию метро «Зоологический сад» два вооруженных солдата в касках и сапогах осматривали прохожих. У их ног стоял пулемет, обращенный в сторону перекрестка. Пулеметная лента была заправлена в казенную часть. Третий солдат сидел верхом на металлической станине. Еще три солдата со вторым пулеметом расположились перед обувным магазином. Мост эс-бана контролировали люди вермахта. Невозмутимые, твердо стоящие на широко расставленных ногах, они поглядывали на прохожих, но их собственные лица были неразличимы, затенены касками». Каванна, который все это наблюдал и позже описал в своей книге, зашел на станцию метро, возвышавшуюся над полем руин. В тот день повсюду в городе ему встречались солдаты — пехотные формирования. Он также отметил, что вокруг наиболее значимых общественных зданий движутся танки: некоторые из них украшены флагами со свастикой, другие — вымпелами с черно-белыми крестами, с приколотым в углу маленьким Железным крестом. Рабочих-французов, в том числе и Каванну, все это чрезвычайно заинтересовало. Танки напоминали аккуратные игрушки, расставленные в определенном порядке. А пулеметы на всех перекрестках, противотанковые пушки, проволочные заграждения, орудийные башни, обращенные друг к другу (одни — с Железным крестом, другие — со свастикой), которых особенно много в районе зоопарка, — что бы это могло значить? Возле старой станции метро уложены в ряд мешки с песком, танки нацелили свои пушки на вход. Один из французов говорит: «Тут что-то не состыковывается. Если все дело в русских, тогда объясните мне, почему пушки, танковые орудия и прочий металлолом обращены к центру Берлина? Ведь не на метро же заявятся сюда русские?» (Каванна).