Жан Марабини - Повседневная жизнь Берлина при Гитлере

А между тем у этого страшного человека, способного подчинить себе и Берлин, и всю Германию, были два качества, которыми он прекрасно умел пользоваться, не прибегая к советам своего наставника. Он знал, что, по крайней мере вблизи, взгляд его очень светлых голубых глаз горит таким ярким, почти непереносимым огнем, что это делает его опасным гипнотизером. Этим присущим ему магнетизмом, унаследованным от матери, Клары Пёльцль, простой австрийской домработницы, [23] Клара Пёльцль (1850–1908) родилась в обнищавшей крестьянской семье. В 15 лет ее взяли вести хозяйство в дом таможенного чиновника Алоиса Шикльгрубера (1837–1903), с которым после смерти его второй жены она вступила в брак и которому родила пятерых детей. (Примеч. пер.) Гитлер воспользовался всего полчаса назад, чтобы подчинить своей воле победителя русских, национального героя времен Первой мировой войны, главу государства. Он не нуждается в уроках и для того, чтобы осознать силу своего голоса и своего слова, «этой проповеднической речи, которая воспламеняет толпы подобно факелу», как скажет потом Мартин Борман. [24] Мартин Борман (1900–1945?) — ближайший соратник Гитлера, которого фюрер, став рейхсканцлером, назначил руководителем аппарата своего заместителя Рудольфа Гесса. В мае 1941 г., после перелета Гесса, Гитлер назначил Бормана своим заместителем по НСДАП и руководителем вновь созданной партийной канцелярии. В 1943 Г. Борман стал секретарем фюрера и оставался верным ему до конца. (Примеч. пер.) И добавит, что Гитлер умеет «полностью держать в своих руках всех тех, кто понимает немецкий. Этот голос, иногда мягкий, глубокий, теплый, по его желанию вдруг становится хриплым, неистовым, срывается в крик и в дикую истерию. Таким голосом обладают выдающиеся личности, которых Бог, следуя своим тайным планам, сделал медиумами, гуру, призванными изменить человеческую историю». [25] Ср. описание речи Гитлера в романе Марты Додд, дочери Уильяма Додда, посла США в Германии в 1933–1937 гг., которая, будучи молодой журналисткой, прожила этот отрезок времени вместе с отцом в Берлине: «Он [герой романа летчик Эрих Ландт] заметил, что лицо у фюрера заурядное, с правильными чертами, но с обвисающей дряблой кожей и темными отечными мешками вокруг глаз… Бледные, водянисто-голубые глаза Іктлера ярко светились, поражая и гипнотизируя пристальностью взора… Монотонный, гортанный голос не сразу дошел до сознания Эриха… Гитлер употреблял такие фразы и выражения, которых Эрих никогда еще не слыхивал, и соединял слова в необычайные сочетания, отчего они звучали напыщенно, драматично и вместе с тем величественно… Неожиданно голос его стал хрипнуть, прерываться от ярости. Он поднялся и начал бешено жестикулировать; глаза у него загорелись, мускулы на лице напряглись и сложились в гневные складки; в речи послышался сильный австрийский акцент, делавший ее неразборчивой. Он принялся шагать взад и вперед через всю комнату, и от этого нескончаемого, бредового монолога атмосфера вдруг стала душной. Постепенно ощущение реальности происходящего покинуло Эриха. Он почувствовал, как его охватывает полудремота, схожая с гипнотическим состоянием, и необыкновенные, резкие и пылкие слова Гитлера глубоко оседали в его подсознании, хотя сам он и не сумел бы повторить ни одного из этих слов». (Марта Додд. Посеешь ветер… / Пер. Н. Васильева. M., 1959-С. 65.) (Примеч. пер.)

Этот голос, этот взгляд еще в 1931 году толкнули на смерть девушку Гели Раубаль. [26] Гели Раубаль (1908–1931) — двоюродная племянница Гитлера и его возлюбленная. 18 сентября 1931 г. Гели нашли застреленной в мюнхенской квартире Іктлера. До сих пор точно неизвестно, была ли она убита или покончила с собой. (Примеч. пер.) Были и другие представительницы прекрасного пола, совершившие самоубийство из-за любви к этому «сексуально-нейтральному» существу, вульгарному и смешному. Зато Гитлер, прозаический и примитивный «любовник», которого привлекают только женщины-«матери», подчиняющие его себе во всем, что касается половой жизни, испытывает своего рода псевдооргазмы на сцене, среди наэлектризованной толпы, которую он заставляет реветь от экстаза. Когда Гитлер спускается с трибуны — после нескольких часов транса, исступленных призывов к народу, в промежутках между которыми толпа скандирует его имя, — он ощущает себя, как скажет в 1945 году психиатр Ахилл Дельмас, «опустошенным, залитым потом, освобожденным в сексуальном и ментальном смыслах. После каждого такого выступления он направляется к своему автомобилю, потеряв несколько килограммов веса, и спешит домой, чтобы поскорее принять душ, сменить одежду».

Итак, фюрер приносит присягу в понедельник 30 января 1933 года, в 11.17. В 12.30 он все еще совещается с Ремом по поводу многолюдного парада CA, который должен состояться вечером того же дня. Необходимо «разубедить» фон Шлейхера в возможности успешной атаки, а фельдмаршалу помешать опомниться. 13 часов. Продавцы газет на Александерплац выкрикивают набранные красным и черным заголовки передовиц, содержащие новость, которая сегодня затмила все остальные: «Гитлер — рейхсканцлер». Норман Лодж, американский журналист, говорит себе: «Несомненно, крупные столичные газеты подготовили этот специальный выпуск — на всякий случай — заранее». Все разговоры о коммунистическом митинге вдруг, как по волшебству, прекратились. Еще один американец, работающий в радиокомпании Хёрста, не может сдержать радости. «Красные в 24 часа смотали удочки», — телеграфирует он в Америку. Потом отправляется в кабаре «Улица», в тупичке возле Кудамма, и пьянствует там до вечера. В агентствах печати царит лихорадочное возбуждение. Нансен, шведский репортер газеты «Дагенс нюхетер», работает в непосредственном контакте с «Берлинер цайтунг», будущей «Фёлькишер беобахтер», самой многотиражной газетой нацистского режима. Впрочем, сегодня все берлинские периодические издания побили абсолютный рекорд по быстроте распространения информации. С четырех часов утра, то есть за шесть часов до судьбоносного момента, Геббельс, помощник Гитлера, ответственный за пропаганду и прессу, обходил редакции и «тактично, но настойчиво» убеждал подготовить новость к печати еще до официального назначения нового канцлера.

Многие берлинцы остались дома, чтобы следить за ходом событий по радио. Фрау Липшуц, супруга еврейского банкира, проживающая в богатом квартале Груневальда, отмечает «эмфатический и декламаторский тон» сообщений в средствах массовой информации, но она боится коммунистов больше, чем Гитлера, и потому ощущает себя немецкой националисткой. Телевидение — это, по словам Гофмана, «абсолютное оружие» — спешно готовит специальные репортажи. Успехи берлинских телевизионщиков будут демонстрироваться в немецком павильоне на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Но и сейчас, 30 января 1933 года, сотни столичных фотографов и кинорепортеров работают не покладая рук. В «Доме Карла Либкпехта», штаб-квартире Коммунистической партии Германии, царит растерянность. Левая пресса, пережившая за последние несколько часов сокрушительный удар, перепечатывает старую статью о «едином фронте», подписанную Тельманом. Через 48 часов газеты партии, оппозиционной по отношению к нацистам, будут закрыты. Для них начинается время подпольного существования. Через десять дней отряды штурмовиков совершат налеты на радиостанции, и с этого момента свободно выражать свое мнение смогут только те, кто не бросает тени на нацистов. Некоторые социалисты — Лёбе, Штранпфер, Зольман и другие — чувствуют надвигающуюся на них опасность. Они собираются 30 января в пригородном ресторанчике, принадлежащем одному из активистов их партии, чтобы поспешно выработать совместный план действий. Другие, безвестные, попытаются «сохранить лицо» — и умрут в переполненных тюрьмах. Тысячи и тысячи людей будут уничтожены отрядами CA.