Л Красин - Письма жене и детям (1917-1926)

Милая моя, родная Люба!

Стараюсь писать каждый день, хоть бы покороче, чтобы использовать пребывание в Юрьеве. Долго ли пробуду здесь, неизвестно. Все эти переговоры здесь — как будто опять одно вилянье и надувательство: люди жмутся и, видно, решать без "хозяина" ничего не могут, а "хозяин" за морем и все еще не может решить, продолжать ли драку или попробовать хоть какой-то мир. Возможно, переговоры оборвутся уже на днях, и я скоро уеду обратно, тем более, дела дома выше головы и, собственно, отъезд мой был невозможен, и, если бы не желание и надежда снестись с вами, я бы сюда не поехал. Не знаю, так ли исправно дойдут до вас мои письма, как телеграмма (первая), и боюсь не дождаться писем от вас. А вы все-гаки пишите по тому же адресу: возможно, я уеду, а наша делегация еще останется, и тогда письма мне будут досланы вслед. Пришлите также фотографии: снимись сама и детей у хорошего фотографа-художника. Я постараюсь вам тоже послать свой портрет. Очень просил бы Ад[ама] Ив[ановича] купить пленку и при помощи моего аппарата сделать со всех вас по нескольку стереоскопических снимков: они дают лучшее понятие, чем обычные фотографии.

О Володе я уже писал. Он одно время хотел переходить в Художественный театр [227], но потом опять решил остаться на работе по продовольствию и уехал в Самару и, вероятно, дальше на Урал, в хлебные, мясные, масляные и даже медовые места.

А[лекса]ндра Мих[айловна] тебе очень кланяется. Она лишь осенью вернулась с юга и по виду изменилась мало. Видаюсь с ней не часто: некогда. Красины, Вашковы, Глебовы, Старковы и прочие такие люди живут все трудно из-за страшной дороговизны и недостатка питания и, что всего ужаснее, дров. Ходим мы сейчас во многих фуфайках и, у кого есть, в бурковых сапогах или валенках. Я одеваюсь настолько исправно, что у меня ни разу не было даже насморка, и только вот здесь, в Юрьеве, благодаря гнилой погоде, я его, кажется, заполучу, хотя и борюсь отчаянно полосканиями. У меня в комиссариате тепло, а на случай крайний имею соглашение с Классоном о переезде к нему, где уж абсолютное тепло. Все вообще опростились донельзя, и внешний вид теперешней Москвы и Питера, конечно, убил бы тебя своим убожеством. И наряду с этим — такое, например, явление, что театры полны, работают вовсю, есть концерты, а ночью по неосвещенным улицам Москвы сплошь и рядом видишь одиноких женщин и барышень: идут как ни в чем не бывало, никого не опасаясь и без малейших инцидентов, не говоря уже о грабежах или нападениях.

Кратко я мог бы характеризовать наше положение: мы, несомненно, перешли в высшую стадию общественного развития, но находимся (из-за войны и собственной безрукости) еще на низшей ее ступени. Кое-какие ростки и признаки лучшего будущего появляются. Даже с транспортом железной дороги удалось с марта добиться больших положительных результатов, в отношении общей дисциплины и дисциплины труда, теперь и в 1918–1917 г. — это небо и земля, но, конечно, все усилия парализуются войной, этим Молохом [228]всепожирающим.

Как мне ни тоскливо и горько жить без вас эти месяцы и годы, я все-таки, считаю, поступил правильно, оставляя вас пока там. Не только непосредственно тяжела жизнь, это бы еще туда-сюда, но нет полной уверенности в завтрашнем дне, и вот это главное. Один я так или иначе смогу быстро и решительно принять все меры, до бражниковских включительно, ну а что делать, оставаясь всем "семьем". Не могу же я вас тогда бросить, а оставаясь, можно сказать Бог весть в какую передрягу, особенно первое время [229]. Вот почему, родной мой, я пока еще не решаюсь вас сюда звать, и, думаю, ты и дети вполне со мной согласитесь и поймете, что иного пути нам пока нет. В то же время я прошу тебя очень при всяких известиях, которых у вас, вероятно, изобретают немало всяческих, сохранять спокойствие и верить, что я уж так или иначе приму свои меры, считаясь с обстоятельствами данного положения, времени и места. Я тебе уже телеграфировал, что Helberg должен был получить от папаши распоряжение о выплате тебе с 1 января за половину апанажи [230]в обычном размере. Получила ли ты об этом известие? Я со своей стороны еще раз напомню папаше, но и ты, может быть, обратишься со своей стороны к Helberg'у.

Далее, я давно и не один раз сообщал тебе, что по старым счетам с хоз[яином] Як[ова] Петр[овича] мне в мае 1918-го причиталось получить 15 000 крон, на каковой предмет в твоем сейфе была мною оставлена расписка. Заполнив ее указанной цифрой, ты могла бы от Я[кова] П[етровича] соответственную сумму получить. Возможно, ты это уже и сделала, я пишу лишь для порядка. Имеешь ли ты какие-либо известия от Леонидочки? Надо бы тебе с ним связаться, тем более что у него также имеются еще принадлежащие мне деньги, сколько именно — не помню, это ты можешь посмотреть в списке, имеющемся там же, где и упомянутая расписка. При случае сообщи мне о всех этих делах.

Ну, квартира наша пока что цела и невредима. Вещей, за исключением теплых, нательного платья и т. п., я не трогаю: все равно негде их хранить, настоящей оседлости ведь никто не имеет, разве еще Классон, у которого я летом хранил, например, свою доху. Кстати, у него за границей нашли отравление поваренной солью и, посадив на диету, почти совершенно его вылечили. Ребята у него большие, и все пошли в какую ни есть работу, как и наши Наташа, Аня, Митяй. Об Андрюше и Нине известий не имею, но уверен, что им там [231]живется неплохо. Адрес их прежний. Может быть, ты могла бы с ними как-либо списаться, хотя при всеевропейском развале это, пожалуй, невозможно.

Дорогой любимый мой Любанчичек, родные мои деточки! Вот я уже более недели как в Москве, и за 12 дней моего отсутствия накопилось столько дела, что я не мог собраться вам писать. Решил, что в Юрьев я более не поеду, так как переговоры не требуют безусловно моего присутствия, а между тем здесь многое пришло в расстройство. Я не очень об этом сожалею, так как сношения с вами оборвались после единственной вашей телеграммы от 5 декабря, а сами по себе переговоры вступили в довольно безнадежный и скучный фазис, и участие в них уже не представило для меня особого интереса [232]. Здесь работа много интереснее и нужнее, и я чувствую, что тут я действительно нужен и необходим и что в моем отсутствии многие важные дела действительно разлаживаются и надо их опять выправлять. Я собираюсь рано или поздно в продолжительную поездку за границу, и чем более здешние дела будут упорядочены до этого времени, тем скорее и тем успешнее будет эта настоящая миссия. Поэтому каждый здесь проведенный день я отнюдь не рассматриваю как потерянный,

Миланчики вы мои! Скоро у вас Рождество, и вы, конечно, сугубо вспоминаете к праздникам о своем папане. И он тоже думает о вас и вспоминает былые годы, предпраздничные хлопоты мамани, ее беготню по магазинам, подарки и мордашки милые перед елкой, и хоровое вокруг ее пение! Счастливые были дни. Но ничего не поделаешь, надо, чтобы счастье не было уделом только немногих случайно вознесенных на верх общественной пирамиды, и мы здесь закладываем сейчас фундаментальные камни тому порядку, при котором равномерно будет обеспечено счастье всех, пусть сначала на сравнительно скромной основе, с удовлетворением лишь насущнейших потребностей, но лишь бы начать, а там уж увеличение производительности и общего богатства пойдет сравнительно быстро. Сейчас мы, конечно, в самом начале строительства, и жить на самой стройке среди груд разрытой земли, нагроможденных друг на друга камней, настроенных кругом лесов, без крыши, без отопления, без мебели — жить в таких условиях еще трудно и неудобно, многие заполучат болезни, многие и совсем не вынесут этого самого тяжелого подготовительного периода, но и простые человеческие постройки не обходятся без жертв, и надо уметь видеть фасад будущего великолепного дворца в этих лесах, несмотря на груды мусора и щебня. Мы их видим, и это дает силы и бодрость несмотря на все препятствия строить дальше. Только ломать мы определенно [233]перестали, и разница между теперешним временем и тем, когда я приехал в Москву в авг[усте] 1918, огромная. Не подлежит сомнению, внутри страны советская власть уже победила, и если нападающие на нас генералы не получат новых миллиардов денег, пароходов грузов и десятков тысяч солдат от разных лакейских вновь образовавшихся государств, то их песенка окончательно спета.