Ю Фельштинский - Разговоры с Бухариным

Замечание это было сделано, конечно, в шутливом тоне, но в нем было и серьезное содержание. В тот момент к нам подошла его молодая жена. Она была студенткой и ждала первого ребенка. Бухарин познакомил меня с ней. Она тоже очень нуждалась в отдыхе и была явно довольна, когда муж ее заговорил о море…

В то же время мне было ясно, что Бухарин не хотел бы покинуть Россию навсегда. Он сказал об этом открыто в разговоре с коммунисткой Фанни Езерской, которая одно время была секретаршей Розы Люксембург, а потом долго работала с Бухариным в Коминтерне. В 1936 г. она жила в Париже и пыталась убедить Бухарина остаться за границей. Она была коммунисткой-оппозиционеркой и полагала, что следует создать зa границей оппозиционную газету, которая будет хорошо осведомлена о происходящем в России, и поэтому сможет иметь там очень большое влияние Бухарин, по ее мнению, был единственным, кто мог бы взять на себя роль редактора. О своей беседе с Бухариным она мне тогда же рассказала. Бухарин ей ответил: "Я не думаю, что мог бы жить без России. Мы все привыкли к создавшимся там отношениям и к тамошнему напряженному темпу жизни".

В другой раз, когда мы были в Копенгагене, Бухарин вспомнил, что Троцкий жил относительно недалеко, в Осло, и сказал: "А не поехать ли на денек-другой в Норвегию, чтобы повидать Льва Давидовича?. И затем добавил: "Конечно, между нами были большие конфликты, но это не мешает мне относиться к нему с большим уважением".

Вопрос: Говорил ли он свободно о тогдашнем положении в Советском Союзе и о борьбе внутри партии?

Ответ: Я никогда не ставил ему этих вопросов, так как знал о решении ЦК коммунистической партии, который запретил коммунистам разговаривать с некоммунистами о внутрипартийных отношениях. Тем не менее таких разговоров между нами было немало. Бухарин определенно стремился говорить на эти темы, и я понимал его настроение.

Другой большевик — тоже видный, хотя много менее видный, чем Бухарин, — сказал мне однажды: "Там мы отучились быть искренними. Только за границей, если мы имеем дело с человеком, о котором нам известно, что на него можно положиться, мы начинаем говорить искренно".

Таковы же были, по моему мнению, чувства и Бухарина, хотя он всячески пытался сдержать себя.

Бухарин и я к политическим вопросам переходили обычно от воспоминаний о прошлом или от рассказов об общих знакомых. Наши разговоры переходили от одной темы к другой. Он не говорил прямо о положении в Советском Союзе и на трудные вопросы часто отвечал контрвопросами. И по сей день я не знаю, почему это было так. Было ли это оттого, что он не хотел полностью довериться человеку, который не верил, как он, в коммунизм? Или он боялся делать некоторые выводы даже в собственном уме? Тем не менее из отдельных замечаний Бухарина, из его молчания или вопросов я мог составить некоторое представление об его отношении к вопросам, которых он избегал касаться прям*.

Вопрос: Эти разговоры с вами фигурировали на процессе Бухарина. К чему сводились обвинения, предъявленные ему в. связи с этими разговорами?

Ответ: Бухарин сделал на своем процессе следующее заявление в связи с нашими разговорами:

"Из разговоров с Николаевским я выяснил, что он в курсе соглашений между правыми, зиновьевскими, каменевскими людьми, и троцкистами, что он вообще в курсе всевозможных дел, в том числе и рю-тинской платформы. То конкретное и новое, о чем шел между нами разговор, заключалось в том, что, в случае провала центра правых, или контактного центра, или вообще верхушечной организации всего заговора, через Николаевского будет договоренность с лидерами 2 Интерна-ционала о том, что они поднимают соответствующую кампанию в печати.

Я забыл сказать, что мои встречи с Николаевским были облегчены для меня и закамуфлированы тем обстоятельством, что я должен был встретиться с этим Николаевским в силу возложенной на меня официальной миссии. Таким образом, я имел вполне законное укрытие, за которым я мог вести контрреволюционные разговоры и заключать те или иные соглашения" {7} 7 Дело антисоветского "Блока правых и троцкистов". Отчет судебного процесса, слушавшегося в Военной коллегии Верховного суда СССР 12–13 марта 1938 г. (Москва, 1938, англ. издание), с. 126. .

Таким образом, Бухарин утверждал, что он заключил со мной чуть ли не формальное соглашение! — в случае его ареста я должен был поднять на его защиту Социалистический Интернационал.

Эти утверждения Бухарина не имели ничего общего с действительностью. Между ним и мной такого соглашения не было. Мы даже не говорили, ни о чем подобном. При чтении отчетов об его процессе в 1938 г. я, правда, заметил в его показаниях определенное желание реабилитировать себя в глазах социалистического общественного мнения на Западе, — стремление подчеркнуть, что он и его друзья стали теперь сторонниками сближения с демократическим социализмом. Эти ноты у Бухарина звучали и в наших разговорах, и в его заявлениях на процессе они более заметны.

Вопрос: Еще один, последний вопрос до того, как мы перейдем к сути "Письма". Можете ли вы сообщить, как вы писали это письмо?

Ответ: Я писал "Письмо старого большевика", не имея при себе никаких заметок о моих разговорах с Бухариным. Я делал такие заметки в период моих встреч с Бухариным, но я решил избавиться от них после августа 1936 года, когда чекисты совершили набег на помещение парижского отделения Амстердамского международного института социальной истории, директором которого я тогда состоял. Во время налета было похищено 30 или 40 пакетов. В них были материалы из архива Троцкого, сын которого только что перед тем сдал их на хранение в это отделение. Не подлежит никакому сомнению, что чекисты искали тогда материалы для будущих процессов, что они рассматривали процесс Бухарина — Рыкова как один из самых важных и что они пытались расследовать встречи Бухарина за границей. Но среди похищенных ими тогда материалов были только печатные издания — рукописей не было. Так как обстоятельства кражи архива Троцкого указывали на существование внутреннего источника информации, — теперь совершенно ясно, что Зборовский, доверенный секретарь сына Троцкого, был тогда агентом Сталина, — то я уничтожил все мои записи о разговорах с Бухариным. Но разговоры эти меня так интересовали, что содержание их я хорошо помню и теперь.

Обращаю ваше внимание, что "Письмо" было первоначально написано не как письмо "Старого большевика", но как мой отчет о разговорах со старым большевиком. Ф. И. Дан, тогдашний редактор "Социалистического вестника", предложил мне придать ему форму письма, написанного самим большевиком. По его мнению, в такой форме рассказ должен был произвести большее впечатление.