Ю Фельштинский - Разговоры с Бухариным

В данное время поэтому вопрос идет не о том, правильны или неправильны были обвинения, в которых признавались подсудимые на процессе 1938 г., а прежде всего о том, какими средствами тогда этих подсудимых заставили "признаваться" в преступлениях, в которых они, "конечно", никогда не были повинны, какие физические и моральные пытки к ним применяли? Микоян в беседе с известным американским журналистом и историком Луи Фишером, правда, совершенно категорически заявлял, что Бухарина никаким пыткам не подвергали, {13} 13 Frankfurten Allgemeine Zeitung, Франкфурт-на-Майне, от 21 августа 1957 г. (статья Луи Фишера). но этому утверждению Микояна, которого Хрущев якобы в шутку, но по существу совершенно правильно называл "профессиональным предателем", противостоит рассказ И. Тройского, старого большевика и члена ЦК КПСС, который рассказал о своем свидании с Бухариным перед процессом 1938 г. в Лефортовской тюрьме, а эта тюрьма тогда была известна как место самых жестоких, средневековых пыток. {14} 14 Д. Бург: "Об одном выступлении человека, вернувшегося с того света" (Социалист, вестник, Нью-Йорк, № 763 от марта-апреля 1962 г., с. 41–42). Рассказ этот Тройским был сделан в Москве, на собрании комсомольской организации Института истории литературы им. Горького в 1956 г. (после известного "секретного доклада" Хрущева на XX съезде КПСС), Д. Бург лично присутствовал на том собрании.

Но пытки физические, которыми воздействовали на подсудимых, были еще не самое худшее, что им угрожало: более страшной была тревога за судьбу близких. Хрущев в своем "секретном докладе" о преступлениях Сталина огласил на XX съезде КПСС приказ Сталина о применении пыток при допросах, но он не огласил документов, которые давали следователям право применять пытки к женам и малолетним детям допрашиваемых, когда это было нужно для получения желательных "признаний". А такие приказы были, и практика пыток малолетних детей на глазах родителей была относительно широко распространена. Как это ни кажется невероятным, но факт этот бесспорен, и она, конечно, оказывала свое влияние на "признания" арестованных. Эту практику необходимо знать и для понимания процесса Бухарина, Рыкова и др.

До сих пор, кажется, никто не обратил внимания на одну весьма важную особенность этого процесса. Как известно, Бухарина и др. обвиняли в принадлежности к "правотроцкистскому блоку". Состав центра этого "блока" обвинителями не был точно определен, но в него они во всяком случае включали троих: Бухарина, Рыкова и Енукидзе. Из них двое первых фигурировали на процессе марта 1936 г., а третий, А. С. Енукидзе вместе с группой других коммунистов (Орае-лашвили, Шеболдаев и др.) был расстрелян в декабре 1937 г., по приговору Военной Коллегии Верхов. Суда СССР, рассмотревшего это дело при закрытых дверях. Почему этих главных представителей центра не судили вместе, хотя тогда их процесс произвел бы несомненно большее впечатление? Я хорошо знал их всех троих и категорически утверждаю, что предположение, будто от Енукидзе следователи не могли получить таких же "признаний", какие они получили от Бухарина и Рыкова, совершенно неправильно. В дореволюционные годы мне приходилось видеть Енукидзе в очень трудные моменты его жизни, и я превосходно знаю, что он был стойким и выдержанным человеком. Но не менее хорошо я знал и Рыкова, и очень много знал о Бухарине, и свидетельствую, что они были во всяком случае не менее стойкими и выдержанными людьми.

Я утверждаю: если существовали средства, которыми можно было сломать Рыкова и Бухарина и заставить их возводить на себя позорящие обвинения, то этими средствами, несомненно, можно было сломать и Енукидзе. Поэтому для меня несомненно, что сталинские следователи "добились" подписи Енукидзе под такими редакциями покаянных "признаний", которые им были нужны. Если они тем не менее на открытый суд повести его не рискнули, то это было вызвано не отказом его подписать показания на следствии, а отсутствием у Сталина уверенности в том, что на открытом суде Енукидзе не отречется от тех "признаний", которые его вынудили подписать на допросах в чекистских застенках.

Кроме показаний на следствии Сталину (а такие вопросы для больших процессов решал лично Сталин!) нужна была еще и гарантия, что на открытых заседаниях суда обвиняемые не возьмут обратно своих "признаний". И такую гарантию Сталин видел только в одном: в существовании у соответствующих обвиняемых таких близких, жизнь которых им была дороже их собственных жизней, даже их собственных добрых имен. Такие близкие были у Бухарина и Рыкова — сын у первого, любимая дочь у второго, — но их не было у Енукидзе… В отношении последнего Сталин считал, что он не имеет необходимой гарантии, а потому расстрелял его без публичного суда.

Доказывать неправильность этих самообвинений, конечно, нет необходимости, особенно теперь, после того, как Поспелов, теперешний директор Московского института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС на Всесоюзном совещании историков официально объявил, что "ни Бухарин, ни Рыков, конечно, шпионами и террористами не были". Это заявление тем более важно, что г. Поспелов в свое время был одним из главных закулисных организаторов всей кампании против Бухарина, Рыкова и др. и что он в настоящее время является решительным противником пересмотра их "дела" с целью полной их реабилитации. Теперь поэтому более важным было бы расследование закулисной деятельности этого самого г. Поспелова…

Но на последнем слове Бухарина на процессе 1938 г. я остановился по другой причине: в ней имеется прямое обращение Бухарина ко мне, автору этих строк. Называя меня по имени, Бухарин говорил тогда, что во время наших встреч он просил меня в случае его ареста организовать силами Социалистического Интернационала кампанию выступлений на его защиту, и теперь, со скамьи подсудимых, он заявлял, что он эту защиту отвергает… Еще в те далекие дни, когда я впервые прочел эту речь Бухарина, я много думал над его словами. Дело в том, что в такой прямой форме Бухарин со мною о защите никогда не говорил, но когда я стал перебирать в памяти все наши с ним разговоры, я понял, что в этих его словах имеется намек на один наш разговор, который действительно имел место.

Дело было так: во время одной из наших бесед, когда речь коснулась процесса, который летом 1922 г. большевики поставили против ЦК партии с. — р., Бухарин спросил меня, знаю ли я его роль, которую он во время этого процесса играл. Я эту роль знал, она была далеко не приятной для Бухарина, особенно потому, что значительная часть его тогдашней деятельности проходила глубоко за кулисами и даже в настоящее время мало кому известна. Надо напомнить, что незадолго до этого процесса Коминтерн выступил с предложением установления единого фронта всех социалистических и коммунистических партий. В апреле 1922 г. состоялось так называемое "совещание представителей трех Интернационалов". Никакого "единого фронта" большевики устанавливать тогда не собирались, но разговоры эти им были очень нужны, так как эти разговоры помогали им производить закулисные перегруппировки, вызванные поражениями коммунистических восстаний в 1921 г. Непосредственно перед этим совещанием пришли первые известия о процессе ЦК партии с.-р., который большевики решили поставить в Москве, причем обвинения, которые были предъявлены обвиняемым, показывали, что идет подготовка смертных казней. Ввиду этого ряд западных социалистических партий в качестве обязательного предварительного условия их согласия принять участие в совещании требовали обязательства большевиков не применять смертной казни.