Сергей Хрущев - Никита Хрущев

- Теперь давай посмотрим на замысел всего памятника, его идею, - продолжал Неизвестный. - В нем заложено извечное противоречие, борьба светлого прогрессивного начала с реакционным. Как ее показать в виде реальных, фотографических изображений? Они будут уводить нашу мысль в сторону, сводить ее к обыденному. Здесь просится абстрактная идея, отражающая полет мысли художника. В нашем случае - это сцепившиеся в противоборстве белое и черное.

Так продолжалось мое образование. Раньше я без оговорок принимал расхожее мнение наших идеологов - "абстрактную картину может нарисовать любой, а вот попробуй сделать реалистическое изображение, тут надо попотеть". Теперь я видел, что абстракция требует куда большего таланта, чем создание реалистического изображения.

Вот и напрашивается горький вывод: отец боролся не с тем, с чем следовало, и не с теми, с кем следовало. Только понял он это, увы, слишком поздно.

Не сразу Неизвестный рассказал мне историю злосчастных столкновений в Манеже.

- Почему ни я, ни мои друзья не держим зла на Хрущева? Он противоречив, но проводил честную, прогрессивную политику, а в Манеже его просто натравили на нас. И выставку эту устроили нарочно, привезли все в последний момент. Мы поначалу понять не могли, почему вдруг так заторопились. Им надо было нас уничтожить, чтобы самим выжить*.

Борьба течений в искусстве была не на первом месте. Главное для них деньги, а я к тому времени собрал обширный материал о коррупции и взяточничестве среди наших московских заправил в искусстве. Они приглашали и меня вступить в мафию. Когда я отказался, решили дать бой и уничтожить.

Эта история началась давно, я тогда еще учился в институте. В 1954 году объявили закрытый конкурс на монумент в память 300-летия воссоединения Украины с Россией. Место выделили на площади у Киевского вокзала, камень заложили. Это был первый и последний действительно объективный конкурс. Все работы были под девизами, и никто не знал истинных фамилий авторов. Я, студент третьего курса, его выиграл. Вон на полке макет - "Бандурист". Твой отец видел фотографии макета. Он ему понравился, по крайней мере, ни слова против он не сказал. Все другие меня хвалили, а в газетах писали: победитель - бывший фронтовик, студент. И тем не менее его не поставили и никогда не поставят. Предлоги были самые объективные: то средства не выделили, то бензина нет, то камня, то экскаватор сломался. Правда же была в другом.

Я хотел вступить тогда в московское отделение Союза. Все были "за", меня приняли. И тут же вежливо отвели в сторону и стали объяснять правила жизни: "У скульпторов гонорары очень высокие, жить можно хорошо. У нас существует некая неофициальная, конечно, очередь. Сегодня вы выиграли, завтра - другой. Этим правилам мы все следуем и вам советуем". Я был молодой, горячий. Послал их: "Надо честно соревноваться, я же всех вас талантом одолею!" Мои собеседники посмеялись: посмотрим-де, но предупредили: "Без нас путь в большое искусство тебе заказан".

К сожалению, они знали, что говорили. Ни одной моей работы в Москве не поставили: ни "Бандуриста" у Киевского вокзала, ни "Крылья" на площади перед Военно-воздушной академией Жуковского, ни "Строителя Кремля". А ведь были постановления правительства, мощнейшая поддержка сверху. "Строителем Кремля" лично Шепилов занимался. Но опять - то нет цемента, то камня, то рабочих. Время протянули, и можно списать. Все забыли о старых решениях.

Рассердился я, набрал целое досье и на наших мэтров, и на министерское начальство, как они взятки собирают. Был у нас один там начальник главка, все ходили ему "спинку мылить". Так у них почему-то называлась передача денег. Решил я вывести их на чистую воду, разоблачить безобразия. Собрался к Хрущеву. Уже и Владимиру Семеновичу Лебедеву позвонил, он день и час свидания назначил. По молодости проговорился кому-то. Накануне вечером зашел я в "Националь" поужинать. Подсели ко мне какие-то незнакомые ребята. Слово за слово, и началась драка. Ты меня знаешь, со мной справиться нелегко. В армии меня, десантника, не бить, а убивать учили. Но тут, видно, подобрались не сявки, а профессионалы. Избили меня по всем правилам.

На следующий день мне в ЦК идти, а там уже донос о пьяном дебоше, учиненном скульптором Неизвестным. Не мог же я идти к Лебедеву открывать ему глаза с фингалом под собственным глазом. Позвонил, извинился, придумал, что заболел. Он сочувственно похмыкал и перенес встречу. Так она и не состоялась.

Решили добить меня в Манеже, а заодно и других проучить. Стоим мы тогда у своих произведений, ждем. Появляется твой батя: он нас не видел, не знает, работ не смотрел. Конечно, ему уже до этого разъяснили, настроили, а сюда привезли лишь для подтверждения нашего "буржуазного идеализма" и "абстракционизма".

Тут и произошел наш бурный разговор. Я, знаешь, ощутил, что то, что я не сдался, а попер на твоего отца, как и он на меня, ему понравилось. Он всегда уважал сильных людей. А когда он под конец заявил, что я просто своего дела не знаю, и вся свита радостно закивала, я ему ответил:

- А вы проверьте, комиссию назначьте.

Он осекся, посмотрел на меня пристально и совсем другим, спокойным тоном закончил:

- И назначим.

Тут же бросает своим:

- Назначьте авторитетную комиссию, пусть он покажет, на что способен на деле.

И дальше пошел.

Правда, кое-кто все понимал. Лебедев после всего шепнул мне:

- Будет совсем плохо - звоните. Выберем момент, доложим Никите Сергеевичу!

После Манежа такое началось! Они почувствовали безнаказанность, полезли рвать живое мясо. Сначала меня обвинили в том, что я ворую стратегическое сырье - бронзу. Опять Хрущеву донесли. Назначили проверку: все чисто. Показал, что для своих отливок я собирал старье - краны, ступки, другой лом. Не удалось.

Тогда снова вытащили обвинение в профессиональной непригодности: я-де не умею делать реалистические скульптуры и потому мои изображения абстрактны. И это говорили профессионалы, академики! Я напомнил: Хрущев велел собрать комиссию. Собрали комиссию. Я в их присутствии по всем канонам соцреализма в течение нескольких дней сделал скульптуру - два с половиной метра! сталевара, разливающего сталь. Вот ее фотография. Ее потом тиражировали по всему Союзу. За нее я получил такой гонорар, какой мне никогда и не снился. Но это не искусство, а только поделка. Мысли-то - никакой. Опять вышла у них осечка.

Тогда решили созвать собрание. Обвинили нас в отсутствии патриотизма. Мы, обвиняемые, прошли фронт, ранены, награждены, а обвинители тогда надежно "забронировались", защищали Родину с тыла. Вот мы и решили "пошутить": пришли в гимнастерках, у всех грудь в боевых орденах, нашивки за ранения. А они с трибуны талдычат о патриотизме.