Валентина Богдан - Мимикрия в СССР

Максим мало изменился. К тридцати годам он достиг звания доцента в столичном институте, имел семью, хорошую квартиру, и я ожидала увидеть его счастливым и здоровым. А он каким был худым и серолицым студентом, таким и остался.

— Что ты такой измученный? — спросила я его. — Верно, по-старому отдаешь много сил общественной работе!

— Приходится отдавать, — ответил он коротко.

Семья у него небольшая: жена, дочка и мать жены; отец жены недавно умер и мать переехала жить к ним. Это для них очень удобно: Ляля может продолжать работу, не беспокоясь и не заботясь о дочке. С первых же дней я заметила, что в их семье не все благополучно: по-видимому, он и теща не ладили, и это подтвердилось.

Как-то, когда мы остались с ней вдвоем, она спросила:

— Вы, Валентина Алексеевна, старый друг Максима, скажите, что, он всегда был пьяницей?

Я была поражена.

— Я знаю, он выпивал, как почти все ребята, но пьяницей не был. Я даже никогда не видела его пьяным!

— А теперь, я боюсь, он превращается в настоящего алкоголика. Разве вы не заметили, у нас ни одна еда не обходится без водки?

— Я думала, водка на столе ради нашего приезда.

— Нет, ради вашего приезда он пьет меньше. Он страшно сердится, если я скажу что-либо против выпивки. У нас из-за этого часто бывают скандалы.

— А что же Ляля смотрит?

— Ляля у него под башмаком, боится сказать ему слово против. Она тоже беспокоится, что он недолго проживет на такой диете.

— Как же он, так вот один и напивается?

— Да, выпивает за обедом несколько рюмок, а вечером, когда свободен, ходит в пивную. Ляля говорит, что когда они ходят обедать, во время перерыва на службе, он и там выпивает. Вот это и есть самое страшное, что делает человека алкоголиком, он все время под влиянием алкоголя.

— Как же так, пьет он много, а по службе у него большие успехи, да и по партийной линии он далеко пошел?

— Он очень способный. Но он уже дошел до своей точки, и дальше не пойдет, водка не пустит!

Мне не хотелось дальше обсуждать товарища и я спросила:

— Мне Максим рассказывал, что отец Ляли был поэтом, писал стихи, вы не пробовали их напечатать в Ленинграде?

— Никто об этом не беспокоится, лежат они там, — она кивнула головой по направлению сундука.

Жена Максима довольно молчаливая женщина; дома она почти все время занимается с ребенком.

Я заметила, что Максим все старался вызвать Сережу на политические разговоры, но Сережа определенно уклонялся, ему не интересно было обсуждать степени социализма, в который он вообще не верил.

Из Ленинграда мы собирались поехать дальше на север, в Мурманск, но попав в Ленинград и увидев в магазинах вещи, которые было трудно достать у нас в Ростове, я так увлеклась покупками, что мне уже не хотелось ехать дальше. Да и времени не было, так как за каждой вещью нужно было стоять в очереди. Сережа, у которого было много друзей в Ленинграде, тоже не особенно хотел уезжать, так что мы провели весь остаток отпуска в этом городе.

Ленинград я очень любила, особенно в июне, когда вечера были длинные, солнце долго висело низко над горизонтом, светя неярким золотым светом. В такое время деревья в парке казались облитыми золотом, и когда листья слегка шевелились от ветерка, казалось, что жидкое золото стекает с одного листа на другой. У нас на юге я ничего подобного не видела. Я часами могла бродить по улицам, сидеть на площадях или в парках. Однажды Сережа повел меня в ленинградский ботанический институт и в оранжерее меня поразили громадные плавающие листья Виктории Регии.

— Так вот она какая, Виктория Регия! Я представляла, что у нее очень большой цветок, а оказывается, громадные листья.

— Цветок тоже большой.

У меня представление о цветке составилось из стихотворения. Оно сразу мне понравилось и как-то само собой запомнилось:

В этом стихотворении есть фраза: "На том цветке созрело государство".

— Часто все растение называют цветком. Может быть, то государство построено на болоте, на листьях Виктории Регии, поэтому его трудно было найти.

Не успели мы оглянуться, как надо было уезжать домой. Возвращались мы прямым поездом Ленинград — Баку. Через два дня мы уже были дома.

Когда мы ехали домой, я спросила Сережу:

— Как тебе понравился Максим? Находишь ли ты, что он интересный человек?

— Мне трудно судить, я его мало знаю.

— Ты его и прежде встречал несколько раз, а теперь целую неделю жил у него. Можно составить какое-то мнение.

— Мне он показался очень неинтересным и скучным.

— Да ты что?!

— Ты говоришь, что он очень талантлив в своей работе, я об этом судить не могу, это не моя область, но как человек он мне кажется ограниченным и мало интеллигентным.

— Потому что он говорит только о политике?

— Это бы еще ничего, но он говорит таким казенным, газетным языком, что делается скучно. Мне кажется, что его мысли отмечены, как столбовая дорога, партийными директивами. Он не интересуется, что же есть за пределами дороги? Никакими идеями, кроме коммунистических; может быть, и не знает о них. Так по крайней мере мне показалось.

— А мы в институте считали его очень интересным. Мне всегда казалось, что он живо откликается на все, что встречается в жизни.

— Таня не считала его интересным. Я удивлялся: почему ты и особенно Ольга так дорожили его вниманием?

— Почему особенно Ольга?

— Тебя он любил и, естественно, старался показать себя с самой лучшей стороны, может быть даже немного подлаживался к тебе, но не к Ольге.

— Ольга сама его любила, а, как ты знаешь, пословица говорит: "Любовь зла, полюбишь и козла".

— Ну, разве поэтому.

Макаронные прессы на нашей фабрике были самым узким местом производства, их десять, а они дают только две тонны макарон в сутки. Это старые винтовые прессы, настолько изношенные, что какой-либо из них всегда бывал в ремонте. Комиссариат давно обещает прислать нам современный гидравлический пресс, но их выделялось очень мало, и надежды скоро получить такой пресс были слабыми.

Когда наш главный инженер уехал в очередной отпуск, заместителя ему назначено не было, но главный инженер треста Печкин стал приезжать очень часто, как бы замещая его. Недавно у нас вышло из строя сразу три макаронных пресса, и суточная программа, конечно, выполнена не была. Получив тревожную сводку с нашей фабрики, приехал Печкин. Узнав, в чем дело, и осмотрев поломанные прессы, он вызвал меня к себе.

— Вот что, Валентина Алексеевна, — сказал он, — эту рухлядь, винтовые прессы, нужно выбросить немедленно, и у меня есть идея как их заменить: я думаю, что мы сможем сделать гидравлический пресс своими силами, у себя в мастерских.