Валентина Богдан - Мимикрия в СССР

— Ничего с нами не случится, если и побудем некоторое время грязными. Куда хуже, если начнут бомбить в то время, как ты купаешься.

Но я все равно решила купаться, выкупать Наташу и себя. Наскоро налив в ванну воды, я позвала Наташу, а она, слышав возражения отца, начала капризничать. Когда я посадила ее в воду, она вдруг закричала: "Ой какая горячая вода, я не могу терпеть!" В раздражении я ударила ее — "замолчи!" Наташа, которую мы очень редко наказывали и почти никогда не били, громко заплакала. На шум пришли из другой комнаты Сережа и папа.

— Что это вы здесь подняли скандал, — сказал Сережа, — не можете вымыться без драки? Давай я окончу ее купать, а ты иди мыться под душ, — и, оттеснив меня от ванночки, он начал мыть дочку.

— И то правда, затеяла купанье не вовремя, — сказал папа.

— И это уже не в первый раз, — отозвался Сережа, уже довольно спокойно, — ее купанья будут служить барометром: как только надвигается опасность, она затевает мыться.

— Послушать тебя, так до войны и бомбежки я никогда не купалась, так и ходила грязная!

И схватив свое белье, я ушла купаться в душевую.

В этот же вечер мы ушли к дяде.

Станица Александровская, так же, как и Ростов, расположена на высоком берегу Дона. Река в этом месте очень широкая, а на противоположном берегу виден рабочий поселок мастерских и депо ж-д узла Батайск. Как многие другие станицы, Александровская протянулась одной улицей вдоль реки, за каждым домом в былое время располагались сады и виноградники, теперь же, после того как колхозникам запретили иметь приусадебные участки больше двадцати соток, отобранные сады без ухода одичали и превратились в дикие заросли. Виноградники, требующие укрытия на зиму, погибли в первый же год, а сады, не подрезанные и не расчищенные, все еще продолжали, на радость местной детворе, производить на свет небольшое количество плодов.

Дом дяди довольно большой, фасад выходил прямо на улицу, во дворе к нему пристроена небольшая веранда, с которой открывался широкий вид на левый берег и на береговую часть Ростова. На веранде летом обедали и пили чай, а также отдыхал дядя, приходя после работы. С теневой, северной стороны дома — вход в погреб, выкопанный довольно глубоко под домом. Его дядя укрепил добавочными балками и приспособил под бомбоубежище: поставил два топчана, на которых летом спали на дворе, принес одеяла и воду.

Дядя был доволен нашим приходом. У него нет своих детей, а переживать такое тревожное и опасное время лучше среди родных.

Дни стояли ясные, и мы почти все время проводили на веранде. Я и папа, дальнозоркие, очень ясно видели все детали бомбежки понтонного моста через Дон, по которому нам предлагали отступать. Нужно сказать, что далеко не каждая бомба попадала в мост, он охранялся зенитками и самолеты не могли спускаться низко, но каждый раз, когда прилетали самолеты и бомбы рвались поблизости, на берегу и на мосту поднималась ужасная паника, и многие бросались или падали в воду. Если бомба попадала в мост, работа по его восстановлению начиналась немедленно.

Самое ужасное, что пришлось мне видеть в эти дни, было обсыпание Батайска фосфором с воздуха. Немецкие самолеты в этом случае летели довольно низко и как бы привязанными за хвост самолетов за ним тянулись сначала полоса белого пламени, а затем черно-красными космами дым и огонь. Страшно было себе представить, что большая часть беженцев из Ростова укрывались в Батайске. Я надеялась, что наши университетские переправились и ушли далеко еще до этого пожара.

Самолеты, бомбившие левый берег, начали перелетать над станицей, возможно потому, что здесь не было зениток, и мы укрылись в подвале.

В первый день я пошла в сад нарвать вишен и увидела, что в нашем саду сидят два летчика.

— Почему вы сидите здесь, товарищи?

— Мы сопровождаем состав с запасными авиационными частями, пути впереди разрушены, мы ждем, пока исправят.

Я увидела, что в соседском саду также сидят несколько. К вечеру они пришли и залезли к нам в подвал, а утром они из него уже не выходили, хотя долгое время было затишье от бомбежки. После обеда все сидели в подвале, а я стояла у двери наружу и вдруг увидела, что группа вооруженных людей вдет через сад, поднимаясь от реки. Все они были очень молодые люди, вероятно комсомольцы, одетые в штатское. Они быстро, мельком посмотрев в мою сторону, пересекли двор и вышли на улицу. Только один из них, отстав, нарвал в пригоршню вишен и засунул их в рот, очевидно ему хотелось пить.

— Ты лучше войди сюда, — сказал папа, стоявший сзади меня и тоже видевший прошедших.

Войдя внутрь, я увидела, что летчики исчезли; они залезли под топчаны, и я поняла значение виденного! Это прошли так называемые "каратели", вылавливающие дезертиров, — возможно, искавшие задержавшихся с поездом летчиков. Дядя, переглянувшись с Сережей, ушел из подвала, за ним и все мы.

— Я думаю, нам теперь безопаснее сидеть в доме, — сказал он. — Они, возможно не зашли в подвал потому, что Валя не показала испуга.

— Я просто не сообразила, кто они такие.

— А летчики-то, — сказал папа, — оказывается, голосуют против советской власти!

В тот же день вечером проходившая по улице соседка закричала дяде в окно:

— А в Ростове уже немцы!

— Так ты что, ходила в Ростов?!

— Ходила. Ростов перестали бомбить, вот я и пошла проведать наших, как там они, уцелели или нет?

— И тебя никто не остановил?

— Никто, между нами и Ростовом войск нет. А в Ростове, на улицах, как в праздник! Полно народа, немцы въезжают в открытых машинах, танкисты сидят прямо снаружи на танках, некоторые так машут публике рукой, а публика отвечает им тем же. Чудно!

Вечером немцы подошли к станице, но занимать ее всю не стали. Они установили несколько минометов на околице и всю ночь палили через наши головы по берегу. С берега им иногда отвечали пулеметными или винтовочными выстрелами. Дядин дом стоит почти на самой окраине, и миномет расположили рядом с домом, и мы целую ночь просидели дрожа от страха, чувствуя себя в самом центре боя. К утру перестрелка затихла, а когда рассвело, на улице послышалась немецкая команда. Мы скоро вышли на двор, а летчики все еще сидели в подвале. Дядя подошел к подвалу и сказал:

— Ребята, если вас найдут в подвале будет плохо и вам и нам. Решили сдаваться, так идите теперь.

Бледные, измученные, летчики вылезли из подвала. Они сняли пояса, повесили их через плечо и вынули из пилоток какие-то бумажки — очевидно, немецкие листовки, обещающие безопасность сдающимся в плен. Потоптавшись немного на месте, один из них сказал мне:

— Гражданка, пойдите, пожалуйста, и выгляните на улицу, посмотрите, что там делается?

Я выглянула. На улице стояли два немецких солдата, а навстречу им шел летчик, возможно из соседнего двора, с поднятыми руками. Поравнявшись с немцами, он спросил у них что-то, а они ответили ему, указывая рукой, куда идти. Я рассказала о виденном. Наши летчики пошли со двора, а я пошла вслед за ними, посмотреть. На улице уже было больше немецких солдат, и летчики направились к одному из них. Он, даже не выслушав их, махнул им рукой "проходите, мол, дальше", тогда они подошли к другому и другой указал им, в какой двор идти.