Феликс Чуев - Молотов. Полудержавный властелин

— Полемика — необходимая вещь. Все время поддакивать… Хоть Сталин меня незадолго до смерти и вышиб из Бюро Президиума ЦК, но я не огорчаюсь. Имею свои ноги, свое мнение и голову. Я при всех говорил ему свое мнение, может, не всегда нравилось, но прямо… Даже по «Экономическим проблемам социализма в СССР». Я слабо разбирался тогда, теперь я могу гораздо интересней по этому поводу судить, но я чувствовал, где не так, и сказал ему. Надо экономику взять за бока, а у него как раз не получалось. Как может экономика сама ставить задачу обеспечения? Это могут быть движущие силы, конечно, идеологические, психологические. И считать это объективным законом, а он указывает вначале, что объективный закон — это закон, действующий независимо от воли человека…

Ну, а тогда какой же это экономический закон? Какой закон может поставить задачу направить по социалистическому пути, а не по капиталистическому? Таких законов не может быть. Вначале рассуждения у него были правильные, а после получилось противоречие.

— Как вы Сталина называли? — спрашиваю [63].

— По партийным кличкам: Сталин или Коба. А он меня — Молотов или Вячеслав. Молотошвили — он часто говорил…

— Есть такое предложение, Вячеслав Михайлович, — говорит Голованов, — если вы не возражаете, двадцать первого декабря давайте отметим день рождения Иосифа Виссарионовича.

— Часто мы не должны собираться. Но иногда можно.

Не знаю, как вы считаете, как у вас здоровье, а если я вас домой к себе приглашу?

— Я не хочу вас поставить в трудное положение. Вы не думайте, кого-нибудь из нас, наверное, выселят из Москвы.

— В словах Вячеслава Михайловича есть глубокий смысл, — говорит Голованов.

— Маленкова в Москву не пускают. Он самый молодой из нас. У него мать жила в Удельной, на Рязанской дороге. У матери останавливался, потом переехал. Ше-пилов — я так и не могу понять — то ли исключен, то ли нет. По-видимому, исключен. Начитанный, хороший человек, редактор, оратор. Подготовленный, но партийного опыта у него, по-моему, немного. Кабинетный работник.

— Я вам скажу следующее дело, если бы Хрущев видел дальше своего носа, он бы понял, что нужно опереться на авторитет Сталина, и ему бы все простили, — говорит Голованов.

…Вышли на воздух фотографироваться. Я сделал много снимков перед дачей. Молотов в пальто, шляпе, пенсне, Голованов в одной шерстяной рубахе. Стоит улыбающийся, еще очень моложавый, чуть ежится от легкого морозца. Говорит:

— Когда я думаю, сколько мне лет? Шестьдесят семь — не может быть! А почему? Я многие годы занимаюсь физической зарядкой и обязательно холодный душ. Я читал, что надо в холодильник ставить воду, а потом размораживать и пить. Оказывается, эта вода уничтожает микробы, содействует развитию гемоглобина. Есть гипотеза о продлении человеческой жизни на двадцать лет за счет охлаждения. Причем человек охлаждается не как морж, а быстро, и быстро прекращает это дело.

— Если выживет, — подмигивает Молотов.

…Мы уехали вчетвером на машине, на которой прибыл Евгений Джугашвили, в семнадцать тридцать.

…Александр Евгеньевич Голованов, само олицетворение мужества, силы, энергии, проживет еще около четырех лет. Шота Иванович Кванталиани умрет ровно через шесть лет, ему не будет и пятидесяти. Молотову жить еще около пятнадцати лет.

Слушаю голос с магнитной пленки — теперь это как будто голос с того света. А забудешься — словно только что приехал домой. Самое непримиримое — смерть…

02.12.1971

— Критик Валерий Друзин рассказывал мне о «ленинградском деле», — говорю Молотову.

— Я это дело мало знаю. Главное, конечно, знаю. Это интересно, — оживился Молотов. Внешне он вроде не проявляет интереса, но я-то знаю его не первый год.

— Друзин говорит, что после статьи Жданова в 1946 году сняли главного редактора журнала «Звезда» Виссариона Саянова и назначили Еголйна, из аппарата ЦК, временно, он даже в Ленинград не приехал. А Друзина назначили замом, с тем чтобы он потом стал главным. Около года Еголин числился главным, а потом стал Друзин.

В январе 1949 года в Ленинград приехал Маленков и привез с собой Андрианова.

— Знаю, да, — кивает головой Молотов.

— Друзин к тому времени был и депутатом горсовета, и членом горкома, и завсектором печати обкома партии. Присутствовал на всех заседаниях.

Маленков поблагодарил бюро обкома партии за хорошую работу, персонально назвал Попкова, Лазутина, Капустина, Соловьева — все блокадники. «А теперь дадим им возможность поучиться», — сказал Георгий Максимилианович. И послали — кого в академию, кого парторгом ЦК — почетно, в разные места страны. Андрианова рекомендовали секретарем обкома. Он до этого был на Урале секретарем Свердловского обкома, четыре ордена Ленина получил за производство танков. Первым секретарем горкома приехал Ф. Р. Козлов. В МГБ сняли блокадников. Группа, которая смещена, — все арестованы.

И началось: затеяли антисоветский заговор с целью превратить Ленинград в столицу и противопоставить свое руководство Сталину. Зачем издали так много книг о Ленинграде к юбилею в 1947 году? Зачем издали книги, где много врагов народа, таких, как Вознесенский, Кузнецов?

Шкирятов прислал своего инструктора: пишите объяснение, чем руководствовались, выпуская в 1947 году вредную литературу? И наложил резолюцию: «Рассмотреть персональное дело В. П. Друзииа». Расстреляли шестнадцать человек во главе с Вознесенским. Секретари райкомов, директора заводов, библиотек, музеев, институтов… Выдвигались замы. Шло избиение ждановских кадров, которые якобы хотели отдельно организовать РСФСР. Андрианов предложил Политбюро снять Друзина со «Звезды» как пособника этой группы. Сталин ответил: «Не вижу основания снимать хорошего редактора хорошего журнала». И все же, несмотря на такую защиту, Друзину влепили «строгач» с предупреждением. И оставили на всех постах как бы в штрафниках. Андрианов возненавидел его. Друзин каждый год отчитывался. В 1952 году он обратился в обком: «Я уже два с половиной года ношу строгий выговор, можно снять?» «Не было команды», — отвечает Андрианов. А в день закрытия XIX съезда партии на совете старейшин Сталин сказал: «Предлагаю в Центральную ревизионную комиссию добавить четырех видных литераторов: Суркова, Твардовского, Симонова и Друзина», Андрианов промолчал. Друзина срочно вызвали в Москву: «Вас ждет председатель Центральной ревизионной комиссии Москатов». Друзин приехал, спросил: «Могу я снять выговор?» — «Теперь можно».

В то же время Сталин похвалил В. Кочетова и В. Лациса, которого в Латвии ругал Пельше, секретарь по пропаганде. Лациса громили за роман «К новому берегу», а Сталин прочитал русский перевод, и Лацис получил Сталинскую премию первой степени.