Феликс Чуев - Молотов. Полудержавный властелин

— Так все можно оправдать.

— Ну, вот видите, так тоже извращать не надо. Мы богаче, мы такие теперь вещи проделываем, конечно, это в ущерб основному делу, — невозможно вздули заготовительные цены, не было в этом необходимости, это вредно для крестьянства, не говоря уже в целом для страны, это вредно, нам надо было те деньги, которые мы в больших очень количествах, в излишестве, дали на заготовительные цены, направить на увеличение тракторов, комбайнов, других машин, и все это дать крестьянину, быстрей поднять сельское хозяйство…

Не все у него с памятью было хорошо, кто-то ему вовремя какие-то бумаги дал, он вцепился, надо выступать на Пленуме, и вот, значит, Микояна, как правого, и меня… Может, что-то еще, я не запомнил. Я вышел, покаялся, что это была моя ошибка, я признаю.

Это после XIX съезда, в 1952 году, в октябре или в ноябре. Но я думаю, я ошибался. Я на этой ошибке не настаиваю… По таким спорным вопросам, и с тех пор прошло уже двенадцать лет… Полина Семеновна в это время уже была выслана.

03.02.1972, 04.10.1972, 12.05.1976

— Я выступал, конечно, в узкой своей среде — не согласен был с ним по ряду вопросов. Обсуждали новую пятилетку — я всегда был сдерживающим насчет капитального строительства. Все натягивается, натягивается и не выполняется полностью. Но когда мы даем план больше, чем выполняем, в одном месте рвется, начинаем затыкать, прибавляем к другому месту. План, значит, заново надо. «Кто виноват?» — он говорит. У него на даче. Человек шесть-семь. Он был Председателем Совмина, я — первым заместителем, это было, видимо, в 1950 году. Он говорит: «Нельзя у нас добавлять, добавлять, а потом тут возьмем, там… Кто виноват?» «Ты виноват!» — я ему.

Он разозлился. «Ты же все время добавляешь! — Я ему так сгоряча, при всех, ну, своя компания. — Все время, придут к тебе, ты еще добавишь, еще!»

Я дрался со многими.

Я считаю, Берия тут меньше других мне вредил. Я думаю, меньше. Едва ли и Маленков. Я думаю, кой-кто из аппарата ЦК, более мелкие, а потом уже он давал расследовать…

До сих пор не могу понять, почему я был отстранен? Берия? Нет. Я думаю, что он меня даже защищал в этом деле. А потом, когда увидел, что даже Молотова отстранили, теперь берегись, Берия! Если уж Сталин Молотову не доверяет, то нас расшибет в минуту!

Хрущев? Едва ли. Некоторые знали слабые стороны Сталина. Во всяком случае, я ему никаких поводов не мог дать. Я ему не всегда поддакивал, это верно. Он меня за это ценил: скажешь» свое — правильно, неправильно, можно не учесть и эту сторону дела. А тут вдруг…

У нас была привычка, в течение войны, перед войной началось, вечером засидимся в ЦК долго или у Сталина на квартире, ужинаем, потом — давай пойдем в кино! Часов в одиннадцать-двенадцать идем в кино, в кремлевский зал. Была такая небольшая сцена, иностранцев туда приглашали, Черчилль там бывал. Небольшой кинозал, но удобно, что посторонних нет. Кто-нибудь из киношников бывал. Во-первых, Большаков как председатель комитета, иногда кто-нибудь из авторов сценариев и так далее. И вот тогда разговоры некоторые бывали, конечно.

Я до сих пор не могу понять — к Хрущеву Сталин относился тоже очень критически. Он его как практика ценил — что он нюхает везде, старается кое-что узнать, — Сталину такой человек нужен, чтоб он мог на него положиться более-менее.

В последние годы был один научный работник в «Проблемах мира и социализма», Ярошенко, который был раскритикован Сталиным в его последней работе. Когда Хрущева не было, Сталин говорил: «Дело Хрущева!»

Сталин его крепко разгромил, и, по-моему, правильно. Сомнения были, разобрался ли я в этом деле, потому что там были довольно сложные политэкономические вопросы. Сталин говорил, что это подстроено, потому что Ярошенко был в Московской организации. Я думаю, это неправильно, вряд ли Хрущев мог додуматься, он не разбирался в таких теоретических вопросах. Могли подсказать. Ловкачи всегда есть. Вовремя сообщить, какой-то документ дать, и, конечно, тогда человека заинтересовывает, он начинает все ближе влезать в дела.

Но Сталин никому полностью не доверял — особенно в последние годы.

04.10.1972, 09.01.1981

В жаркий августовский день приехали на Новодевичье кладбище — на сегодня назначено открытие надгробного памятника П. С. Жемчужиной. К шестнадцати часам в старой части кладбища, в углу стал собираться народ — земля слухом полнится. А слух такой, что приедет Молотов — тот самый, исчезнувший с портретов в 1957 году.

— Я недавно с ним ехал в одном троллейбусе, — слышу голос в толпе.

— Ну да, будет он в троллейбусе ездить — у него небось персональная «Чайка»!

Надо сказать, Хрущев лишил его, как и других членов «антипартийной группы», всех прежних привилегий. Молотов жил у родственников на Чкаловской и получал пенсию сто двадцать рублей. Накоплений и богатства не было — не та закалка, да и жил на всем государственном.

Вспоминаю разговор с маршалом Г. К. Жуковым; «Когда меня сняли при Хрущеве, мы с Галиной Александровной думали, что у нас много денег. Оказалось — ничего. Пришлось баян продать. Солдат отнес в комиссионку, принес пятьдесят рублей. Я, конечно, мог бы ездить на трамвае, но ведь меня будут снимать для иностранных журналов, я же одиозная фигура».

Я уже ничему не удивлялся, ибо знал, как живут опальные бывшие.

…Молотов идет по аллее в строгом темно-синем костюме, при галстуке, в пенсне. Рядом — дочь Светлана и зять Алексей Дмитриевич Никонов, доктор наук, профессор.

Памятник делал Вучетич. Денег не взял. Долго делал, тянул, объяснял, что это «должно быть достойно Вучетича». На черной вертикальной плите — белый барельеф. Все. Строго, ничего лишнего.

На кладбище мы пробыли с полчаса и поехали в дом на улице Грановского, квартира 61, где помянули Полину Семеновну.

— Мне выпало большое счастье, — сказал Молотов за столом перед гостями, — что она была моей женой. И красивая, и умная, а главное — настоящий большевик, настоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась нескладно из-за того, что она была моей женой. Она пострадала в трудные времена, но все понимала и не только не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают, ибо тот, кто очерняет Сталина, будет со временем отброшен как чуждый нашей партии и нашему народу элемент.

— Все-таки мне кажется, — позже сказал я ему, да и не раз у нас возникал разговор на эту тему, — что не она из-за вас пострадала, а вы из-за нее, когда Сталин выступил против вас на Пленуме после XIX съезда и не ввел в Бюро Президиума ЦК.

— Чего он на меня взъелся? Может, и это имело значение.

Когда на заседании Политбюро он прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали. Но дело было сделано на нее — не подкопаешься. Чекисты постарались. В чем ее обвиняли? В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотели сделать Крым Еврейской автономной областью… Были у нее хорошие отношения с Михоэлсом… Находили, что он чуждый.