Сергей Голяков - Рихард Зорге - Подвиг и трагедия разведчика

Рихард подошел к окну. За стеклами моросил тоскливый дождь. Внизу по тротуару серой улицы чешуйчатым драконом ползла под зонтами толпа. Ревели клаксоны, взвизгивали тормоза автомобилей. Надрывались голоса рикш. Стекающие по стеклу струйки размывали вечерние огни.

Он стал припоминать, как происходила его встреча со связником. На нее он пошел сам, а не послал Луизу или кого-нибудь из коллег: чувствовал, что связник должен доставить очень важное сообщение.

Он сидел в маленьком многолюдном ресторанчике, отгороженном от улицы занавесом из тонких бамбуковых палочек, потягивал пиво и листал "Пекин-Тяньцзинь таймс". Когда в углу зала старинные часы захрипели и с сипом начали отбивать время, бамбуковая завеса заколебалась. Раздвинув жердочки, в зал вошел посетитель — молодой клерк-европеец с зонтиком. В котелке, с широким, по моде галстуком. Он скучным взглядом обвел помещение и словно бы нехотя направился к свободному креслу за столиком Рихарда.

— Не возражаете, сэр?

— Пожалуйста, если вам будет приятна моя компания, — безразлично ответил Рихард и, вчетверо сложив газету, сунул ее в карман сюртука. Клерк достал портсигар, закурил.

— Графин пива и соленых креветок! — крикнул клерк бармену.

Кто мог обратить внимание на эту случайную встречу незнакомых людей за одним из столиков одного из бесчисленных шанхайских ресторанов? Но для Рихарда место, время, одежда пришедшего и каждое сказанное им слово имели смысл. Даже марка сигарет, которые он курил. Точно так же, как для "клерка" было совсем не безразлично, какую газету читал Рихард, как ее сложил и в какой положил карман.

Рихард опорожнил свой графин первым. Вежливо раскланялся, бросил бою несколько монеток и — растворился в толпе. В кармане лежал конверт. Москва вызывает его.

Значит, до свидания, Шанхай. Скорее всего, не до свидания, а прощай!.. Что бы там ни было, но скоро он сможет стряхнуть с себя постоянное напряжение, снять настороженность. Может быть, его оставят в управлении? Или он вернется к научной работе? Нет…

Он представил: вместо этой противной слякоти там скрипит снег, мороз горячит щеки, по улицам грохочут трамваи, проносятся сани, детвора лепит снежных баб и накатывает ледяные горки. Там — Катя!

Он попытался представить ее лицо. У него была превосходная память, обогащенная многолетним опытом конспирации. "Чтобы легче запомнить лица, разделяй их на три основных типа: круглые, квадратные, удлиненные. Затем…". Он научился запоминать нужные ему лица с первого раза — и, наверное, навсегда. Но вот Катино лицо, хотя оно было ему дороже всего, запомнить не мог. Он представлял ее глаза: то веселые, блестящие, то с грустью. По законам конспирации он не имел права хранить ее фотографии и письма — и не хранил их. Да, он помнил эти фотографии и рисунок ее почерка. Но на фотографиях Катя была совсем не такой, как в жизни. Какое же у нее лицо? Милое… Он скоро увидит Катю!

Рихард чиркнул шершавым колесиком зажигалки и поднес к узкому пламени листок.

Быстро, очень быстро пролетели три года жизни в Китае — и вот его, Зорге, резюме:

"В течение трех лет пребывания в Китае я изучал его древнюю и новую историю, его экономику и культуру, провел широкие исследования политики этого государства".

* * *

Соратники устроили Рихарду проводы.

Рихард спросил у Любы и Карла:

— Хотите что-нибудь передать в Москву?

У Любы в Москве был племянник-малыш. Однажды она ходила с ним в гости к знакомым, и там у маленькой девочка он увидел игрушечного пушистого медвежонка. И вот Люба купила такого же медвежонка в Шанхае.

Уже когда прощались, Карл спросил Рихарда:

— Как думаешь: куда теперь?

— Хочу в Германию. Там наглеет фашизм…

15 ноября Карл радировал в Москву: "Рихард выехал 12 ноября из Шанхая в Японию. 21-го должен быть во Владивостоке".

На этой радиограмме Берзин написал: "Нужно предупредить Владивосток. 15.XI.1932 г.".

Если бы мне довелось жить в условиях мирного общества и в мирном политическом окружении, то я бы, по всей вероятности, стал ученым. По крайней мере, я знаю определенно — профессии разведчика я не избрал бы.

Р. Зорге

Р. З. — "Рамзай"

В приемную Наташи вошел начальник шифровальной службы:

— Павел Иванович у себя?

Из кабинета доносилась музыка. Наташа медлила. Не хотелось прерывать отдых Павла Ивановича. Но Старик требовал, чтобы все донесения немедленно показывали ему. И она, вздохнув, тихо сказала:

— У себя.

Начальник шифровальной службы открыл дверь кабинета. Она увидела: Павел Иванович расхаживал по комнате, обхватив ладонью подбородок. Графин на столе был пустой. Значит, опять ему нездоровится. Каждое утро Наташа наливала ему в графин воду. Она знала: в книжном шкафу хранились лекарства. Старик не хотел, чтобы его товарищи думали: их начальник недомогает. А старые раны ныли. Казачья пуля сидела в теменной кости… Сказывались и последствия залеченного туберкулеза. К вечеру начинала болеть голова. Наташа узнавала, как он себя чувствует, по этому графину: сколько из него отпито воды — и по его глазам. Глаза белели, когда ему было совсем плохо.

Старик остановил пластинку проигрывателя:

— Что у тебя?

Взял донесение, вслух прочитал:

— "Выезжаю. Буду второго. Рихард".

Павел Иванович вызвал Наташу:

— Забронируй на второе номер в "Новомосковской". А сейчас позови ко мне Оскара и Василия.

Он перехватил взгляд Наташи, усмехнулся, стал складывать пластинки в нижний ящик стола.

Через несколько минут Оскар и Василий, переговариваясь на ходу, прошли в кабинет Берзина. Из их разговора Наташа — секретарь Яна Карловича уловила имя: Рихард.

"Рихард Зорге"…. Она стала припоминать, какой же он из себя, этот Рихард Зорге. Кажется, она видела его. Даже дважды видела. Да, еще до его спецкомандировки. Она тогда тоже сидела за этим столом, а Зорге в первый раз пришел к Старику, потом пришел и во второй раз. Довольно высокий. Крепкая у него, широкоплечая фигура спортсмена. Прихрамывал на правую, нет, на левую ногу. Волосы темные, слегка вьющиеся, глаза светлые. Когда выходил из кабинета, лицо у него было строгое, а глаза сияли. Впрочем, почти все выходили от Старика с такими глазами.

В кабинете Павел Иванович вышагивал по ковру вдоль шкафов и внимательно слушал. Василий сидел на стуле. Оскар стоял у окна. Это были самые близкие друзья Старика, его ученики и ближайшие помощники. Оба недавно вернулись из-за границы: Оскар — из Германии, Василий — с Дальнего Востока.

Говорил Оскар:

— Это невозможно. Опасность будет подстерегать его на каждом шагу. У него очень много знакомых. Среди коммунистов. Среди социал-демократов. Даже среди нынешних нацистов. Его еще не забыли полицейские Зеверинга, поголовно ставшие теперь штурмовиками. Я уверен, что в полицай-президиуме на него хранится досье. И первая же случайная встреча…