Сергей Голяков - Рихард Зорге - Подвиг и трагедия разведчика

* * *

Бар "Пивная пена" на Гедеманштрассе. Дверь в дверь с полицейским "локалем". Из участка доносились хриплые голоса спорящих, у входа толпились полицейские и коричневорубашечники. И в самом баре за столиками, и у стойки были только полицейские.

"Их излюбленное место, — определил Рихард. — Неплохо для конспирации!"

Он сел, как и было условлено, за столиком у дальней стены, положил рядом книжку в зеленой обложке — условный знак, заказал порцию сосисок с капустой и пива. Огляделся. Полицейские в большинстве пожилые. Многие, наверное, начинали службу еще при Вильгельме. Сколько в послужном списке у каждого из них кулачных расправ, переломанных ребер!..

Ровно в двенадцать в "Пивную пену" вошел высокий седоволосый мужчина и направился прямо к столику Рихарда. В руке мужчины была желтая папка.

"Он…". — Рихард узнал в приближавшемся человеке Оскара.

— Ты уже здесь? — издали приветствовал его Оскар. — Рад тебя видеть! Как доехал?

Полицейские за столиками проследили за Оскаром глазами и занялись своими кружками и сосисками. Ясно: Оскар дал понять, что надо держаться как можно более непринужденно — встретились два старых друга.

Он достал из папки письмо:

— Мы раздобыли тебе отличную рекомендацию во "Франкфуртер цайтунг". Пожалуй, эта газета подходит тебе больше всего. Во-первых, одна из крупнейших и влиятельнейших германских газет и имеет обширный крут читателей за границей. Во-вторых, хотя она и подверглась всеобщей нацистской унификации, тесно связана с концерном "И. Г. Фарбениндустри" и резко враждебна коммунизму, но все-таки слывет оплотом либерализма, не так криклива, как другие здешние издания. Это избавит тебя от необходимости славословить режим. Есть мнение, что Геббельс сохранит ее как парадную газету для влияния на интеллигенцию. В-третьих, она никогда не имела своих постоянных корреспондентов в Москве, а значит, меньше шансов, что кто-то из ее журналистов видел тебя в Советском Союзе. И в-четвертых, во "Франкфуртер цайтунг" тебя уже знают по шанхайским статьям. Поэтому основную ставку будем делать на нее, но не забудем и о других газетенках, чтобы ты имел широкое представительство.

Потом они обсудили, стоит ли Рихарду рискнуть и попробовать вступить в национал-социалистскую партию.

— Старик рекомендовал, — сказал Рихард.

— Но даже сейчас нацисты принимают в партию осторожно и разборчиво, возразил Оскар. — К тому же нам стало известно, что нацисты прибрали к рукам досье всех активистов компартии, заведенные полицией Зеверинга. Там, конечно, есть и твое "дело". Они могут копнуть… Я думаю, целесообразнее для тебя получить здесь только аккредитацию газет, а в нацистскую партию вступить уже в Токио. Там это менее опасно.

Уже прощаясь, Оскар сказал:

— Больше мы с тобой видеться не сможем. Связь с Центром будешь держать через Инге. Она тебе сегодня снова позвонит. Итак, неделю в Берлине на акклиматизацию, а потом — во Франкфурт.

Перед отъездом из Берлина, 9 июня, Рихард передал в Центр: "Положение для меня здесь не очень привлекательно, и я буду рад, когда смогу отсюда исчезнуть. Р а м з а й".

В редакции "Франкфуртер цайтунг" все было добротное и солидное: и само многоэтажное здание, и кабинеты редакторов, и мебель. В обшитых темным дубом помещениях как бы витал дух основателя газеты — банкира Леопольда Зоннемана. Но сотрудники ее, хоть и отутюженные, в белоснежных манишках и золотых пенсне, напоминали перепуганных мышей в клетках. Рихард, прежде чем идти к редактору, побродил по комнатам репортеров и кулуарам, потолкался в кафе, расположенном тут же, на первом этаже. И везде видел шушукающихся, испуганно озирающихся людей.

Но вот Рихард прошел в кабинет главного редактора. Шеф, коренастый и толстый, казался маленьким рядом с громадным столом и массивными шкафами.

Он прочел рекомендацию сановника из Берлина и расплылся в улыбке:

— Весьма и весьма польщен, доктор Зорге!

Шаром выкатился из-за стола, пожал Рихарду руку своей пухлой, потной ручкой, пригласил сесть в кресло и сам утонул в кресле напротив.

— Мы всегда охотно печатали ваши корреспонденции, которые вы столь любезно присылали нам из Китая, — заворковал он. — И мы сочтем за честь считать вас постоянным нашим сотрудником. Мой высокий друг пишет, что вы хотели бы представлять нашу газету в Токио. Зачем искать счастья так далеко? Я мог бы предложить вам место здесь, во Франкфурте.

— Да нет, знаете ли, меня увлек Дальний Восток.

Редактор хитро посмотрел на него и подмигнул:

— Да, да, подальше от греха… Что касается меня, я всецело одобряю вашу кандидатуру. Однако — он развел пухлыми ручками, — все вопросы, в том числе и кадровые, я могу решить только с согласия партийного комиссара при нашей газете. Разрешите проводить вас к нему?

Кабинет комиссара был таким же громадным и помещался рядом с кабинетом главного редактора. Комиссар казался почти юношей: худой и моложавый. Позади его стола висел огромный портрет фюрера, со стены ниспадал флаг со свастикой. Между тем комиссар был не в черном и не в коричневом мундире, а в штатском костюме.

— Можете идти, — выпроводил он редактора. — Я сам разберусь. С глазу на глаз.

И, когда редактор осторожно прикрыл за собой дверь, приказал Рихарду:

— Садитесь. Рассказывайте. От ноля.

— Что?..

— Как — что? Биографию. Юде в роду были?

Комиссар, мутноглазый и тщедушный, напомнил Рихарду одного из тех инквизиторов-студентов, которые на площади Оперы сжигали книги.

"С такими надо держаться круто", — решил он и, нагнувшись к комиссару, тихо сказал:

— Милейший, когда ваша мамочка еще вытирала вам нос, я уже был соратником моего Адольфа. Хайль Гитлер!

Комиссар вскочил:

— Хайль! — Недоверчиво посмотрел на Рихарда. — Вот как? Это другой разговор, герр…

— Доктор Зорге, — небрежно подсказал Рихард.

— Но все же моя обязанность — выяснять взгляды сотрудников этой паршивой газетенки, — продолжал комиссар. — Итак, что вы думаете о программе национал-социализма?

— Что "социализм" в этой программе — лишь клетка для того, чтобы поймать птичку.

— Да как вы смеете!

— Я удивлен, — ледяным тоном оборвал его Рихард. — Неужели вы не знаете этого всемирно знаменитого афоризма Йозефа Геббельса?

— Ах да! — рассмеялся комиссар. — Из замечательных афоризмов господина имперского министра мне особенно запомнились два. Первый: "Во всем можно нас обвинять, но только не в том, что мы скучны". Ха-ха!.. И второй: "Меня тошнит от любого печатного слова". Ха-ха-ха!..

— Вы, я вижу, любознательный человек, — покровительственно сказал Рихард. — Не продолжить ли нам беседу на берегу Майна, за бутылкой доброго рейнвейна? Приглашаю вас пообедать.