Р Иванов-Разумник - Тюрьмы и ссылки

Пока происходил медлительный осмотр платья и белья, я сидел в этой весьма прохладной комнате в виде арестованного Адама. Когда же осмотр кончился, то нижний чин все тем же скучающим тоном (бедняга) сказал мне:

- Встаньте! - Откройте рот! - Высуньте язык! (Чорт побери, что же я мог туда спрятать? Но дальше пошло еще неожиданней).

- Повернитесь спиной! - Нагнитесь! - Покажите задницу!

- Раздвиньте руками задний проход! - Повернитесь лицом! - Поднимите...!

Древние греки в своих комедиях не только не ставили здесь трех точек, но даже снабжали персонажей хора огромными "двумя точками с запятой" (говоря {92} словами Пушкина). Под ними, действительно, можно было бы пронести любую контрабанду.

Но в нашей советской действительности!? Решительно недоумеваю. Но факт остается фактом: et voila ou la contrebande va-t-elle se nicher!

И еще недоумеваю: как же было дело с "академиком Платоновым"? К нему отнеслись со столь же "глубоким уважением"? Во всяком случае юбилейное чествование мое было закончено на этот раз реминисценцией из Аристофана. Я оделся и был отведен в предварительную камеру ожидания, размером два на два шага, где и просидел без всякой еды с шести утра до двух часов дня.

Немного прерву рассказ о дальнейших юбилейных чествованиях и вообще о тюремном быте следующими арифметическими соображениями, которыми я забавлялся в этой камере "два на два". ДПЗ, набитый до отказа, вмещает в себе единовременно до 3000 обитателей (Примечание 1939 года: Тысяча девятьсот тридцать седьмой и восьмой годы показали, что эта детская цифра нуждается в прибавлении еще одного нуля.); можно считать, что состав этот, вечно текущий, полностью обновляется 3-4 раза в год (кто сидит - месяц и два, кто - полгода и более). Таким образом, цифрою в 10.000 человек преуменьшение определится приблизительное число ежегодно-проходящих через этот изолятор (вероятно гораздо больше). Кипучая деятельность учреждения, населяющего ДПЗ и прочие четыре подобных же "дома" в Петербурге их временными обитателями, продолжается после революции уже лет пятнадцать. Умножив десять тысяч на число "домов" (пять) и на число лет (пятнадцать) - преуменьшение, вероятно, исчислим, что за это время через эти "дома" прошло три четверти миллиона человек.

А если - тоже преуменьшение - предположить, что у каждого из них было в семье только три-четыре человека, тесно связанных {93} с каждым "сидельцем", то общее число людей, кровно затронутых существованием в Петербурге ДПЗ и прочих подобных "домов", определится умножением трех четвертей миллиона на четыре. Получим в круглых числах - 3.000.000, число, с избытком покрывающее количество жителей в нашей северной столице. Один безвестный депезетовский поэт - впрочем я знаю его фамилию --- следующим четверостишием охарактеризовал такое положение дел, когда каждый обыватель города либо был, либо будет временным гостем в этом "доме":

On nous dit que l'homme propose,

On nous dit que Dieu dispose;

Proposez ou disposez

Tous nous sommes en De-Pe-Ze.

Все это - шутка, но за ней кроется и вполне серьезное соображение, а именно следующее: в каждом большом городе СССР (да и в каждом малом) имеется такое учреждение и такие дома отдыха, всегда переполненные. Через восемь месяцев мне пришлось познакомиться с таким же учреждением в Новосибирске: целый квартал! многоэтажные домины! кипучая деятельность! В Саратове - то же самое. О Москве я уж и не говорю.

Помножьте же петербургские три миллиона человек на число крупных центров СССР, да и вообще на все города, уменьшая каждый раз эти три миллиона пропорционально числу жителей города - и вы получите десятки миллионов людей. Иначе говоря - это явление типичнейшее, охватывающее добрую половину населения нашей страны. Цифра достаточно импозантная. И при этом - никем до сих пор у нас в СССР не зарисована типичнейшая бытовая сторона такого явления!

Как жаль, что до сих пор ни один подлинный художник не прошел личным опытом через этот быт, чтобы потом красочно зарисовать его Для потомства. "Балтийско-Беломорский канал" - {94} казовая сторона; но где же и кем же зарисована его же обратная и просто бытовая сторона? Какая богатая тема, какой богатый фон для повести, для романа! Конечно, такой роман нельзя было бы напечатать в настоящую минуту, но он остался бы в наследство будущему бесклассовому (и значит и бесцензурному?) обществу.

Но - на нет и суда нет. Материал все же остается богатейший. Вот почему я, совсем не художник, все же хочу подробно записать этот быт - такой характерный, такой всеэсэсэсэрский и такой в то же время исключительный. Конечно, я смогу описать его только очень розовыми красками - в виду того "глубокого уважения", с которым ко мне относились (и пример которого уже дан выше). Но все же можно представить себе и более общий случай, сделав поправку на обычное "неуважение". Впрочем, пожалуй, и поправки делать не надо: ведь ясно, что когда я говорю "уважение" или "юбилей", то, по Чехову, произношу это, как "издевательство".

IV.

Итак, сначала - исключительно о "быте", и лишь потом - о самом моем "деле".

В два часа дня за мной пришел некий чин (ужасно скучающий вид у всех у них) и повел меня внутренними переходами в канцелярию, где ему дали бумажку с "направлением"; затем он повел меня в Святая святых - в самый ДПЗ, построенный еще при Александре II, по последнему слову тогдашней тюремной техники. Подробно описывать это здание - не приходится: оно ни в чем не изменилось за эти десятилетия и слишком часто было уже описано, в ряде воспоминаний политических заключенных прежнего времени. Поэтому лишь в двух словах. Всем известно, что на Шпалерную выходит лишь "фальшивая стена", являющаяся стеной коробки, в {95} которую заключено само тюремное здание. Шагах в десяти от этой стены воздвигнута уже настоящая стена с пробитыми в ней (железными) дверьми одиночных камер. По всем этажам бежит паутина металлических галереек (в шаг шириной), до верху забранных проволочными сетками. Узенькие ажурные лестнички, по восемнадцать ступенек, в разных местах перекинуты от этажа к этажу, от галерейки к галерейке. Над четвертым этажом - потолок, являющийся, однако, полом для следующего этажа, за которым есть и еще один.

Эти этажи - пятый и шестой, - так называемый "первый корпус", для особо строгого содержания преступников нераскаявшихся, к которым относятся без "глубокого уважения": там месяцами сидят на голодном пайке (300 грамм хлеба, болтушка к обеду и ужину, три раза в день кипяток), без свиданий, без передач, без прогулок, без книг и в строгом одиночестве. Сидят по полгода и больше. Нижние четыре этажа - так называемый "второй корпус", где чаще всего в одиночных камерах сидят по двое, а в зимние месяцы перенаселенности - и по трое, и по пятнадцати человек. Здесь, обычно раза два-три в месяц, разрешаются свидания, четырежды в месяц - передачи (по строго нормированному списку), прогулки (пятнадцать минут в день), книги (четыре тома на камеру в десятидневку), табак и спички, и даже газеты.