Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)

Витька догнал его, стал поперек лыжни.

- Погоди... Я знал, что там, дома, ты не признаешься мне, уйдешь, А тут я не пущу тебя, пока не скажешь...

Андрейка хотел обойти его, но Кашкаров опять забежал вперед.

- Ты что? Драться будешь?

- Не буду, - мотнул головой Витька. - Не люблю я драться. Я почему спрашиваю? Я с тобой хочу. Возьмешь?

- Чего-о? - протянул Андрейка.

- Не возьмешь - я один уйду.

- Иди. А я не собираюсь больше.

Андрейка отступил в сторону, пошел. Кашкаров бежал следом километра два молча.

- Андрей... - Голос Витьки был умоляющим.

Савельев остановился, будто сжалился.

- Конечно, я один уйду, - тихо заговорил Кашкаров, не глядя на товарища. Я обязательно туда, на фронт, поеду, потому что нельзя мне тут... никак невозможно больше. Только я подумал - вдвоем-то удобнее, легче. Вдвоем-то мы пробрались бы... А что не доверяешься мне - напрасно. Я не трепло, как Инютин этот горбоносый или Семка ваш. В милиции-то меня нынче осенью уж как спрашивали: куда, мол, барахло с автолавки попрятали? Я знал куда, а не проговорился.

- Куда же?

- Тебе я откроюсь, ежели ты мне откроешься. И возьмешь меня с собой. А?

- Там видно будет, - неопределенно проговорил Андрейка.

Витька поколебался.

- Ладно, я тебе верю. Там, на краю деревни, тетка такая грудастая живет, по фамилии Огородникова. Ты ее не знаешь. Макар с Ленькой Гвоздевым ночью все перетащили к ней, машину угнали и бросили где-то... У нее и сейчас, может, полный чердак всяких материалов костюмных да сапог с ботинками. Вот... Знал, а не сказал.

- Так ты просто Макара боялся.

- Не-ет, - качнул головой в драной бараньей шапке Кашкаров. - Макар - это одно дело. А второе, главное, - они доверились мне. Хотя бы и жулики, а раз доверились по-человечески, хочешь не хочешь, а молчать обязан. Если бы как-то сразу, с самого начала, я сумел не принять ихнего доверия, тогда конечно... А я не сумел. В этом я сильно виноватый. Да попробуй не прими, не послушайся Макарку! Если бы кто знал, как он меня... - И Витька опять захлюпал носом.

Савельев хмуро молчал, серьезно собирал на лбу едва приметные морщинки.

- Значит, ты от Макара хочешь... уехать от него?

- Ну да! Ну да! - воскликнул Кашкаров, взмахнул рукой с зажатой в ней лыжной палкой. - Именно... Он ведь опять будет заставлять меня, как из тюрьмы придет...

Шантара, придавленная толстыми, заснеженными крышами, мерцала вдалеке тусклыми огоньками, небо над ней было темным, лишь в одном углу, там, где находился завод, стояло жиденькое зарево. Казалось, дунет слабый ветерок потушит и зарево, и все робкие, тоскливые в этой темени огоньки.

- Пропаду я иначе, Андрюха, - еле слышно сказал Витька.

Савельев по голосу догадался, что губы у Витьки дрожат, и подумал, что он и в самом деле пропадет.

- А может, сказать, где барахло-то спрятано?

- Что?! - крикнул Витька испуганно. - Я слово дал...

- Кому ты его дал-то? Подумаешь...

- Все равно, - упрямо повторил Кашкаров. - Я же толкую тебе: не в том дело - кому, а в том, что дал. Как ты не поймешь?

Кашкаров все больше удивлял Андрейку. Ему нравилось, что он такое значение придает данному слову, и в то же время все маленькое Андрейкино существо возмущалось чем-то.

- Эдак ты и любому можешь довериться и слово дать, - сказал он. подумав. На фронте всякое может случиться. К примеру, поймают тебя фашисты, ты их напугаешься, как Макара, и тоже...

Под Витькой скрипнули лыжи, он покачнулся, и Савельеву показалось, что Кашкаров сейчас размахнется и ударит лыжной палкой, а потом, рассвирепев окончательно, повалит его в снег, будет молотить молча, долго, безжалостно... Но он не ударил, он только еще раз переступил лыжинами и тихо произнес в два приема, будто задыхаясь:

- Эх... ты...

И пошел прочь, в темноту, маленький, жалкий, беспомощный.

- Витька! Вить...

Андрейка понял, что смертельно обидел товарища. Он побежал за ним, прося остановиться, но Кашкаров только прибавлял ходу. Тогда Андрейка собрал все свои силенки и, поравнявшись, схватил его за руку, остановил.

- Па-ашел ты... - Витька рванул руку.

Из-за Звенигоры выплыл осколок луны, покатился над землей, не очень высоко. Светлее от этого не стало, только синевато заблестели крыши домов в Шан-таре да колючими искрами вспыхнули макушки холмов, с которых недавно катались ребятишки.

Такие же искорки, как на снегу, разве чуть покрупнее, подрагивали на Витькиных ресницах.

- Ты хороший, Вить, я знаю, - виновато проговорил Андрейка. - Ладно, Витя. Только как сейчас до фронта доберешься? Никак это невозможно. Зима... Придется лета ждать. Понимаешь?

- Не глупый...

- А поближе к весне все обтолкуем.

- Значит, берешь?

- Обтолкуем, говорю, - солидно проговорил Андрейка. - Но гляди - ни гугу...

- Немцев-то, по радио говорят, погнали уже.

- Ничего... Семка считает - война долго еще будет, - успокоил его Андрейка. - И я по карте глядел - много они нашей земли заняли. Не так-то легко их выбить теперь.

Ущербная луна все выше забиралась на небо, скользила в холодной, темной пустоте, уныло смотрела на землю.

- А Макар этот, проклятый, вовсе и не брат мне, - неожиданно проговорил Витька. - Мать всегда говорила, что брат, а он не брат. Макар с Ленькой сидели за столом, водку пили, разговаривали, а я на печке лежал и все слышал. А тебе... тебе вот он родной дядя.

- Это с какой же стороны? - Андрейка подумал, что Кашкаров шутит. - У меня всего два дядьки есть - дядя Иван, что в Михайловке, и дядя Антон, который директор завода.

- С обыкновенной, - проговорил Витька зло и мстительно. - Макар-то родной брат твоей матери.

- Хе-хе! - нервно рассмеялся Андрейка. - Ври больше! Разве я бы не знал...

- Если Макар врал Леньке, значит, и я вру.

И он, обойдя Андрейку, побежал к мерцающим деревенским огонькам. А Савельев, растерянный, остался на месте, тупо глядел, как удаляющегося Витьку съедает, точно рассасывает, темнота. Но ему казалось, что это не Витька, а сам он, Андрейка, растворяется во мгле, исчезает, превращается в черный ночной туман, в ничто.

* * * *

Федор все сидел на голбчике, задумавшись. Он как-то и не заметил, когда ушел Андрейка, когда появилась Анна, очнулся от запаха парного молока.

В доме было пусто и тихо, покашливал только дед в соседней комнате. Но Федор знал, что сейчас вернутся с работы Марья Фирсовна и Семен, прибегут из школы Ганка с Димкой, дом сразу станет тесным, гулким, чужим, превратится в вокзал.

- Рано ты сегодня, - сказала Анна, разливая по крынкам молоко. - Я ужин еще не состряпала.

Федору было все равно, готов или не готов ужин. Он сидел и думал об Анфисе.

"Я к Анфисе теперь или никогда не пойду, или уйду насовсем", - не так давно, осенью, сказал он напрямую Анне, но до сих пор не знал, как поступить. В душе родилась и жила пустота. Когда и почему она поселилась в нем - не знал, но был рад, что поселилась. Ему как-то безразлично было теперь все - и Антон с Иваном, и Анна с Анфисой, и дети, и работа, и то, что его дом превратился в общежитие. "Черт с ними, пускай думают обо мне что хотят, - усмехался он, вспоминая иногда о том вечере у Антона. - А я буду жить, как мне нравится..."