Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)

Дни в июне самые длинные, в десять только-только садится солнце, в одиннадцать еще светло. В июне огней в домах почти не зажигают. Но в эту ночь по всей Шантаре цвели желтовато-бледные окна и не гасли долго, почти до самой зари.

Наконец большое село притихло, погрузилось в темноту. Облитые этой теменью, молчаливо стояли деревья, как черные неподвижные облака, спустившиеся до земли.

В этот вечер никаких разговоров не было только в доме Федора Савельева. Дети улеглись в своей комнате без обычного шума и возни. Анна приготовила постель себе и мужу, тоже молча легла. Федор, не раздеваясь, ходил по комнате.

- Братец, что ли, твой, Макар, говорят, снова объявился?

Анна лежала недвижимо, глядела куда-то в пустоту, не отвечала, не моргала даже.

- Ладно, спи. Я пойду папиросу выкурю на воздухе.

- Господи! - отбрасывая одеяло, вскрикнула вдруг Анна. - Да хоть бы тебя на войну забрали! Да хоть бы тебя убили там!

Некоторое время они в упор глядели друг на друга. Одна бровь у Федора мелко подрагивала, другая удивленно приподнималась и опускалась.

Серые глаза Анны блестели от электрического света, как стеклянные, в груди что-то рвалось.

- Вот как! Вот уж неожиданно призналась...

- Врешь! Врешь! Врешь! - трижды выкрикнула Анна хрипло. - Сам себе врешь...

Она упала лицом в подушки, начала всхлипывать по-детски. Федор криво и кисло усмехнулся, вышел.

Как вчера, как позавчера, как испокон веков, на небе ярко горели звезды. То ли выше звезд, то ли ниже - не поймешь - струился, пересекая Шантару, Млечный Путь, утекая в неведомое.

Лежа в подсолнухах на подостланном пиджаке, слушая, как тихонечко булькает, струится меж своих невысоких травянистых берегов Громотуха, Федор с усмешкой думал, что, конечно, он врал самому себе, ничего неожиданного для него в словах Анны не было. "И вообще - разойтись, что ли, с ней, с Анной?"

Думал он об этом легко, спокойно, будто о пустяке. "Перед детьми, конечно, неудобно, перед Андрюшкой с Димкой. Семен - тот не в счет. А как Андрюха с Димкой? Война вот тут еще..."

Федор поморщился, хотя известие о начавшейся сегодня войне его особенно не тревожило. Он считал, что никакой войны, собственно, не будет, не сегодня-завтра ворвавшимся через границу немецким частям надают по шеям, перемолотят, угонят обратно за кордон.

Ну, в крайнем случае, все будет продолжаться не дольше, чем с Финляндией...

От Громотухи тянуло свежестью. "Еще простудишься тут, - мысленно проворчал он. - Чего там Анфиска копается?"

При мысли об Анфисе Федор улыбнулся. Вот стерва баба, вот на ком надо было жениться! С годами она не стареет вовсе, только наливается сладостью, как арбуз. И ненасытная - где там Анне, даже в лучшие годы! Бывало, выдохнется Федор до дна, высосет она весь жар, все силы, покачивает и тошнит Федора от ощущения пустоты во всем теле, а ей все мало. Зверски бил ее Кирьян, особенно там, в Михайловне. А ей хоть бы что, ни разу, ни одним словом не пожаловалась Федору. Сам Федор как-то полюбопытствовал: "Как же ты переносишь такие побои? Ведь он, когда напьется, - зверь..." - "Так вот и переношу. Куда денешься?" просто, без обиды, ответила Анфиса. "Плачешь хоть?" - задал глупый вопрос Федор. "Больно иногда бывает... - проговорила и вздохнула. - Зубы сцеплю и молчу. Молчу и думаю: из-за тебя, из-за тебя, Федя..."

Поразился тогда Федор, спросил: "Да это что же у тебя за любовь такая ко мне?" - "Не знаю. Такая - и все".

Все струилась, все булькала Громотуха...

"Ишь ты, хоть бы на войну меня забрали да убило там, - с обидой подумал Федор о словах жены. - Да, разойтись, на Анфисе жениться. Уйдет, немедля уйдет она от Кирьяна. Стоит только сказать..."

С огорода Инютиных донесся шорох, хруст ломаемых картофельных стеблей, Кто-то подошел к плетню, чуть тронул его.

- Федор... Федя! - тихонько произнесла Анфиса.

- Здесь я. Перелазь давай, - проговорил Федор.

Плетень качнулся, затрещал. В это время от крылечка Инютиных раздался голос Кирьяна:

- Эй, кто там?

Анфиса тотчас спрыгнула с плетня на свою сторону огорода.

- Я это... - отозвалась она.

- Чего ты там?

- Ноги горят, днем крапивой обожгла, - ответила женщина равнодушно. - В Громотушке остудить маленько хочу. А то никак не уснуть. Ты-то чего встал?

"Ишь ты актерка, - думал Федор об Анфисе. - И про крапиву в момент придумала. Хитрющее же ваше чертово племя!"

- Ну, студи. Я подожду, покурю тут.

Анфиса несколько минут плескалась в ручье. Потом Федор слышал, как она, уходя к дому, шуршала длинной юбкой по огородной ботве. Донесся скрип затворяемой двери, звякнула задвижка.

"Догадался Кирьян или нет? - подумал Федор, поднимаясь. - Догадался, должно, еще утром. Вон как утром зыкнул на нее".

* * * *

Плескаясь в ручье, Анфиса со страхом думала: сейчас муж затолкнет ее в сараюшку, дико, в кровь, изобьет, как бывало не раз...

Но в сараюшку он ее не повел. И вообще ничего не сказал. Не проронив ни слова, он зашел в комнату, лег на кровать, подвинулся к стене, освобождая место Анфисе.

"Не знает, не догадался", - облегченно подумала Анфиса, прижалась к теплому плечу мужа, задремала. Потом прохватилась, чуть приподняла голову. Кирьян все еще не спал, в темноте поблескивали его глаза.

- Чего ты? Спи, - сказала Анфиса.

- Там, в подсолнухах-то, Федор, что ли, тебя ждал? - вдруг спросил он.

- Кирьян! - протестующе воскликнула она, привстала.

- Ну-ну, я ведь знаю - он.

Анфиса на секунду-другую застыла в оцепенении. Потом, упав на подушку, зарыдала:

- Ну - он! Ну - он! Бей давай! Тащи в сараюшку. Чтоб люди не слыхали, я кричать не буду.

- Тихо, детей разбудишь...

В голосе мужа было что-то необычное, пугающе спокойное. Анфиса замолкла, перестала вздрагивать.

- За что ж ты его любишь так... по-собачьи? Вот об чем я всегда думаю.

Это слово "по-собачьи" возмутило ее, все в ней запротестовало, всколыхнулось, каждая клеточка тела загорелась ненавистью к человеку, с которым она прожила, считай, жизнь. Она вскочила теперь на колени. Ей хотелось какими-то необыкновенными словами убить его, задушить, раздавить. Но таких слов не было.

- Ну и люблю... Люблю! Всю жизнь - люблю!

Ее слова не произвели на Кирьяна никакого действия.

В соседней крохотной комнатушке ворочалась на скрипучей кровати Вера, было слышно, как посапывал во сне Колька.

- Это ты только по-человечески умеешь любить, - в бессильной ярости проговорила Анфиса.

- Я - по-человечески, - спокойно подтвердил он.

Анфиса в изумлении уставилась на мужа, пытаясь разглядеть в темноте выражение его лица, но ничего не увидела, кроме прежнего холодного поблескивания его глаз.

Она легла, долго размышляла, что означают его слова: "Я - по-человечески"? Смеется, что ли, он над ней?

- Люблю - и все. А за что - какое твое дело? - с откровенной местью в голосе произнесла она. - Тебе этого не понять никогда.