Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 1)

Анфиса полежала не шевелясь минут десять-пятнадцать, откинула одеяло, спустила ноги с кровати.

- И как же теперь ты... с Семеном?

- Что с Семеном? Не облезет, ежели что... Но я сказала - не знаю еще. Погляжу.

Анфиса всхлипнула раз-другой.

- Опять... - насмешливо произнесла Вера. - Тебе-то что волноваться? Не тебе решать...

- Да как ты можешь... Как ты можешь? - Анфиса не договорила, захлебнулась в слезах, замолчала, но дочь поняла ее с полуслова.

- Так и могу... Потому что Семка, он... Я думала, он в отца... А он вроде в отца, да только в моего... Когда я поняла это, подумала: свадьбу нашу отложить бы, что ли. Тем более что война. В общем - договорились отложить. Но все-таки до конца я с ним все обрывать не хочу... Не хотела пока. Да и сейчас - надо еще поглядеть поближе, что он такое, этот Алейников.

Анфиса ждала, когда дочь выговорится и замолчит, а потом встала и пошла в кухню, на свою кровать. Но у двери остановилась и произнесла чужим, незнакомым голосом:

- Глядеть гляди, а Семкину жизнь я тебе калечить не дам. Я объясню ему, какая у тебя душонка, чтоб он знал...

- Не смей! Ты... слышишь?! - воскликнула Вера, сорвалась с кровати, подбежала к матери, шлепая по полу голыми ногами, взяла ее крепко за плечи. Не вмешивайся, понятно? Иначе... иначе...

- Что иначе?

- Не знаю... Но нехорошо будет... На всю жизнь врагами сделаемся. Ты ведь меня не знаешь еще, мама...

- Это правда, я тебя не знала еще, - сказала Анфиса и вышла.

* * * *

На другой день после сватовства Вера весь день безвыходно просидела в своей рабочей комнатушке. Ей казалось почему-то, что все сотрудники райкома знают уже о необычном предложении Алейникова, поглядывают на нее с удивлением и любопытством. Когда ей приносили какую-нибудь работу, она брала ее молча, не поднимая глаз, а пальцы ее подрагивали.

И еще ей казалось, особенно под вечер, что каждую минуту может войти Алейников. И всякий раз, когда со скрипом отворялась дверь, она еще гуще наливалась краской, у нее багровела даже шея. И она не знала, не представляла, что она будет делать, как поведет себя, если действительно появится Яков.

Но он не появился в райкоме ни в тот день, ни в другой, ни на третий. Вера как-то успокоилась и уже чуточку обиженно подумывала: "Интересно..."

На пятый или шестой день, под вечер, он зашел. Вера сидела спиной к двери и, когда скрипнула дверь, даже не обернулась.

- Извините... Это я, - сказал Алейников и замолчал.

Вера вскочила из-за машинки, прижала ладони к груди. Потом отвернулась, села, склонилась снова над стареньким громоздким "Ундервудом". Ее свежие щеки полыхнули густым румянцем, маленькие уши тоже загорелись, краска стала заливать даже шею, обсыпанную пушистыми завитками волос.

- Я... я слушаю, Яков Николаевич...

- Я, собственно, хотел... А теперь мне надо поговорить с вами... сбивчиво проговорил Алейников и замолчал.

Вера все держала руки под грудью, чувствовала, что сердце ее бьется уже тише, спокойнее. Она только сейчас обратила внимание, что Алейников, все время обращавшийся к ней на "ты", вдруг перешел на "вы". Подумав об этом, она чуть улыбнулась, но тут же испугалась этой своей улыбки, прикусила нижнюю губу.

- Ну, говорите.

- Я хотел бы не здесь. Сюда могут войти...

- А где же?

- Не знаю. Идите куда-нибудь. Куда хотите. Я пойду следом... Я очень, очень прошу.

Вера резко поднялась, резанув его изумленно-непонимающим взглядом, сдернула с вешалки пальтишко.

Потом они шли вдоль улицы на край села - Вера впереди, чуть опустив голову. Вечер спускался тихий, теплый, небо было серым, успокаивающим, без облаков, только на западе тянулись освещенные скрывавшимся уже солнцем две или три серебристо-розовые длинные полосы.

Миновав последние домишки, Вера вышла в степь, пошла между невысокими, облезшими за лето холмами, вышла к Громотушкиным кустам, остановилась возле зарослей, села на какой-то бугорок или кочку, прикрыв полами тоненького пальто ноги до самых щиколоток.

- Боже, стыд-то какой! - прошептала она, когда подошел Алейников, и закрыла лицо ладонями. - Мне казалось, из-за каждого плетня, из каждого окна на меня глядят.

- Да, это у нас не очень ловко получилось, - с горьковатым оттенком в голосе сказал Алейников. - Я как-то... не мог придумать лучшего способа пригласить вас на свидание.

- Что я делаю, дура? Зачем это я?.. - И Вера подняла на Алейникова, как там, у порога, беспомощный взгляд.

- Вы что? - пожал плечами Алейников. - Я вот как очутился здесь, не пойму.

В голосе его опять была горечь. Он опустился рядом на землю и стал о чем-то думать. Вера поглядывала на него краешком глаз, покусывала нижнюю губу и теперь размышляла, как ей себя вести с ним, что отвечать. О чем он будет с ней говорить, она примерно знала.

- Напугали же вы нас, особенно мать с отцом, когда пришли тогда к нам, сказала она.

Алейников поднял на нее тяжелый взгляд, долго и внимательно рассматривал девушку.

- Что вы так смотрите?

- Да, люди, к сожалению, боятся меня.

- А вам разве это неприятно? - усмехнулась она.

Под лохматыми бровями у Алейникова вспыхнул вопросительный огонек. Но он тотчас погас, чуть продолговатое лицо его сделалось угрюмым и холодным.

- Слушай, Вера, - он снова перешел на "ты", так ему было все-таки удобнее. - Я понимаю, как я жалок и смешон... в этом своем положении. Ты в дочери мне годишься. Тебе двадцать, а мне пятьдесят. Я знаю также, что меня не поймет никто, как не поняли твои родители. Отец твой вообще ни слова тогда не сказал, мать ответила, что не может ничего... и не хочет решать за дочь, что я должен у тебя спросить. И вот... я решился спросить...

Когда он говорил, в голосе его была дрожь, он волновался, как мальчишка, не знал, куда девать свои глаза и руки. Вера сидела притихшая. Поставив локоть правой руки на колено, она прикрывала ладошкой лицо и... чуть улыбалась. Она теперь не боялась Алейникова, она успокоилась и думала: пятьдесят - это, конечно, много. Но он еще ничего на вид, не очень страшный и моложавый. Без рубца на щеке был бы попригляднее, но и рубец не очень портит, придает даже какой-то колорит. Но вот интересно - сколько он проживет еще? Если лет десять, ей тогда будет тридцать. Это еще ничего, еще можно замуж выйти. А если двадцать, ей будет сорок лет. Это уже годы для женщины...

Думая так, Вера и сама понимала, что мысли ее мерзкие и гадкие, и от этого чувствовала не то смущение, не то легкое раздражение. "А-а..." - мысленно отмахивалась она, хмуря брови. Но от чего хочет избавиться - от этих мыслей или от раздражения, вызванного ими, - тоже отчетливо понять не могла.

- Да, я решился у тебя спросить... - снова заговорил Алейников, не глядя на девушку. - Хотя понимаю, что, скорее всего, ты скажешь "нет". Но все-таки я должен спросить, чтобы так или иначе выбраться из этого нелепейшего положения, в котором очутился...