Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3)

- Именем Совета Народных Комиссаров... Отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия, со своей стороны, объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным...

"Слава богу, он принял германский ультиматум!" - решил было Соколов.

Троцкий продолжал:

- ...Российским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту...

"А как же подписание договора, ведь надо остановить германские войска?! Что же он ничего не говорит о подписании мирного договора?!" - билось в висках у Алексея.

Но глава российской делегации лишь надменно осмотрел всех присутствующих своими остренькими глазками и сел. Ничего подобного делегации Германии, Австрии, Турции и Болгарии не ждали. Никто не решился нарушить гробовую тишину. Она физически давила на плечи Соколова. Лозунг "ни мира, ни войны" обрел свою ядовитую плоть...

Потрясенный и растерянный Кюльман, германский министр иностранных дел, просит на завтра назначить пленарное заседание. Но Троцкий заявляет, что российская делегация исчерпала свои полномочия и полагает необходимым вернуться в Петроград. По сигналу Троцкого члены делегации поднимаются и, не прощаясь, направляются к выходу. Кюльман успевает лишь спросить Троцкого о том, как же теперь будут сноситься правительства России и Германии?

- Как сносились до переговоров, - грубо отвечает Троцкий. - По радио!..

В тот же вечер Троцкий потребовал у немцев экстренный поезд, и большинство делегации, за исключением нескольких экспертов и юзиста, ночью выехало из Брест-Литовска. Алексею Соколову выпало остаться еще несколько дней в цитадели. Немцы не обращали на него теперь никакого внимания. Штаб Гофмана явно готовился к наступлению. А через два дня австрийский доброжелатель показал Алексею копию телеграммы дипломатического представителя при ставке "Ост" Лерснера в Берлин... "Здесь почти все считают, что для нас вообще не могло произойти ничего более благоприятного, чем решение Троцкого... Конечно, на первый взгляд оно ошеломляюще, - читал Алексей, и возмущение росло в его душе. - Этим решением Троцкий отказывается от всех преимуществ страны, ведущей войну и заключающей мир. При заключении мира мы все-таки должны были сделать ему различные серьезные уступки. Теперь мы сможем все урегулировать по нашему собственному усмотрению. Территориальный вопрос будет полностью решен по нашему желанию. В наших руках по праву сильного и победителя будут все оккупированные нами области, и мы сможем хозяйничать там по своему усмотрению. Троцкий заявил, что для него не существует больше военнопленных. Следовательно, мы получим обратно наших пленных и вернем за это столько русских пленных, сколько захотим..."

"Сколько же судеб русских людей разбито всего несколькими словами главы нашей делегации... - с горечью думал Алексей. - Сколько жен и детей никогда не увидят кормильца, потому что теперь немцы всех самых здоровых русских пленных будут использовать как рабочую силу на самых тяжелых работах и превратят их в бесправных рабов..."

Он заставил себя дочитать документ до конца.

"...поскольку, со своей стороны, мы ведь находимся с Россией лишь в состоянии перемирия, то мы свободны во всех отношениях. Зато Троцкий сам себя обезоружил".

"Что это - глупость или измена?" - задал себе вопрос Алексей, но ответить на него так и не смог.

Странное ничегонеделанье продолжалось до шестнадцатого. В эти дни Соколову стало известно, что тринадцатого кайзер провел в Берлине Коронный Совет, на котором были приняты грозные решения. Вильгельм Второй приказывал: Россию Советов поставить на колени, ибо большевики представляют крайнюю угрозу в политическом и экономическом отношении. От них на империю может перекинуться зараза пролетарской революции. Бациллы этой заразы уже возбуждали германских рабочих на ужасные забастовки конца января, и продолжение их следует исключить железом и кровью. Начать наступление на Петроград, дабы навести в нем прочный германский порядок. Немедленно оказать самую широкую помощь Центральной Раде и правительству буржуазной Финляндии, вплоть до оккупации.

Исполняя директиву кайзера, утвержденную Коронным Советом, тридцать германских дивизий развернулись от Балтийского до Черного моря. Они готовились обрушиться на Лифляндию, Курляндию и Эстляндию, ударить на Минск и Могилев, Киев и Екатеринослав. Немцы нагло шли на нарушение статьи первой договора о перемирии.

Перед отъездом из Бреста шестнадцатого числа Соколова пригласил к себе генерал Гофман. Сначала он официально объявил о разрыве перемирия. А затем, любезно обращаясь к строптивцу, "обер-Ост" выразил комплимент работоспособности и талантам Соколова. Алексей молчал, но его подмывало ответить какой-нибудь грубостью. Наконец герр генерал посоветовал русскому коллеге остаться служить в германской армии или, на худой конец, на самостийной Украине, которая теперь будет под немецким протекторатом, и ей потребуются знающие деятели.

- Германское правительство позаботилось о некоторых из ваших военных экспертов, которым их офицерская честь и присяга царю внушили решение отказаться от службы у большевиков... - предъявил Гофман свой последний аргумент и вкрадчиво улыбнулся.

- Господин генерал! - гордо поднял голову Алексей. - У меня другие понятия об офицерской чести. Я должен служить своему народу и русской земле... А что касается присяги царю, то ведь Николай Романов первым уничтожил ее, отрекшись от престола. Наши солдаты давно поняли это. Что же касается некоторых изменников, то их покарает либо судьба, либо собственная совесть!

- Что ж, господин генерал! - поклонился Гофман одной головой. - Может быть, мы займем противоположные стороны по линии фронта? Но учтите, немецкое военное искусство - самое высокое из всех существующих...

- Придет время, когда мы докажем вам противное! - также только кивнул на прощание Соколов.

98. Могилев, февраль 1918 года

В день, когда началось немецкое наступление по всему фронту, Алексей Соколов выехал из Минска, куда он добрался накануне, в Могилев, в Ставку. Ему было приказано доложить все данные о германской армии, которые он собрал во время своего пребывания в Брест-Литовске, новому генерал-квартирмейстеру армии генералу Гришинскому и изложить собственные наблюдения начальнику штаба верховного главнокомандующего Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу. Соколов служил когда-то в Киеве под командой этого известного генерала и искренне обрадовался тому, что Михаил Дмитриевич остался верен Советской власти. Он не думал, что причиной было его родство с Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем, одним из ближайших соратников Ленина. Ведь революция разводила в противоположные лагеря не только братьев, но отцов и сыновей, других самых близких людей. Михаила Дмитриевича оставили на службе народу и уважение к младшему брату-революционеру, и такое же понимание офицерской чести, как у Соколова.