Егор Иванов - Вместе с Россией (Вместе с Россией - 2)

Правда, вместо темно-русых кудрей у Соколова остался на голове типичный ежик, как у Гетцендорфа, только не седой, а выкрашенный в черный тон, изменилась форма усов. Но он столь точно и безошибочно держался в образе надменного австрийского кавалериста - представителя привилегированного рода войск, что даже две опытнейшие ищейки Дунайской империи приняли его за своего знакомого.

Соколов, стараясь держаться спиной к Ронге, оделся, дал на чай гардеробщику и, высоко подняв голову, выпятив челюсть вперед, гордой походкой аристократа-кавалериста вышел на улицу. В душе у него все замерло, хотелось ускорить шаги. Но и на улице он не торопясь пошел к Порохувке, повернул от нее на Целетную улицу, в Старый город, чтобы в случае погони затеряться в его средневековых улочках и переулках. Лишь отойдя шагов сто за угол по Целетной, Соколов зашел в подвернувшуюся трафику* и через ее витрину, делая вид, что выбирает сорт папирос, оглянулся на арку между Порохувкой и Репрезентяком. Полицейской суеты он там не увидел и с полным основанием решил, что старина Макс так и не узнал своего давнего противника.

______________

* Лавочка, в которой продаются папиросы, табак, почтовые и гербовые марки, газеты.

"Надо все-таки удвоить осторожность и не рисковать понапрасну... Было бы нелепо оказаться схваченным всего через пять дней после побега... размышлял Алексей по пути в убежище. - И дернул меня черт обновить этот мундир в самом центре Праги... Нет, пожалуй, надо знакомиться с болтунами офицерами где-то в иных местах... С другой стороны, кавалерийскому офицеру неприлично ходить по забегаловкам... На всякий случай надо сделать небольшой перерыв, а потом попробовать потолкаться на вокзале. Там можно легко получить интересные сведения".

Соколов решил остаться еще на несколько месяцев в Австро-Венгрии, чтобы сбить ищеек со следа и добыть как можно больше информации перед своим возвращением в Россию. Кроме того, он хотел помочь Филимону наладить трудное дело агентурной разведки в дни войны. И сразу такая опасная встреча.

49. Барановичи, март 1915 года

Тишина и покой, словно в лучшие годы в Царском Селе, царили под огромными соснами барановичского леса, где на специально построенных путях стояли литерные поезда. Желтый песок, которым аккуратно были присыпаны пути и дорожки между поездами, золотистая кора сосен и зелень хвои в голубом небе - все создавало свой особый колорит, который очень полюбился государю. Здесь спокойствие царя редко нарушали министры. Здесь он был в милой сердцу среде - в кругу офицеров, которые смотрели на монарха с обожанием. Здесь он даже меньше робел, вынуждаемый говорить...

Утренние доклады Янушкевича об обстановке на фронтах не оседали в памяти императора, они были неинтересны и не требовали никаких выводов. Наверное, это тоже успокаивало нервы государя, который очень не любил, если его заставляли думать и принимать решение. "На все воля божья!" - всегда хотелось Николаю ответить настойчивому домогателю. В Барановичах к нему никто не лез с просьбами, прошениями и всяческой другой чепухой, поскольку здесь был свой хозяин - великий князь Николай Николаевич...

Утром в теплом вагон-салоне, обитом зеленым шелком, было очень приятно пить не торопясь чай, курить любимые турецкие папиросы.

Сегодня, накануне отъезда в Царское Село, чай казался особенно вкусным, сосны и снег - удивительно милыми. Даже синицы, неутомимо скачущие под окнами царского вагона, и те выглядели по-особенному славно.

Неторопливо попивая чай, Николай вспоминал приятные вещи. Во-первых, 28 февраля, в самый день отъезда в Ставку, умер давний недоброжелатель, фрондер, источник всяких порочащих царя слухов - граф Витте. Царю уже доложили, что Палеолог телеграфировал в Париж по этому поводу: "Большой очаг интриг погас вместе с ним". Да, конечно, смерть графа Витте - облегчение. Он был такой независимый и дерзкий, а эти его вызывающие речи о нем, царе, что из него такой же монарх, как из глухого - капельмейстер...

"Господи! - перекрестился Николай. - Вот ты и подал мне знак, что убираешь помаленьку моих злейших врагов!"

На войне тоже дела шли неплохо. Вот-вот падет Перемышль и Галиция окажется под русскими войсками. Из Лондона пришло уведомление, что союзники согласны отдать России Константинополь. Наконец-то!

Мысль Николая лениво пошла по хорошо проторенному руслу. Его отличная память напомнила ему резолюцию обожаемого батюшки, Александра Третьего, положенную в 1882 году на докладе посла в Турции Нелидова, первым высказавшего идею о занятии Босфора и Дарданелл: "Дай бог нам дожить до этой отрадной и задушевной для нас минуты. Я не теряю надежды, что рано или поздно, а это будет, и так должно быть". Воистину батюшка был прав! - думал Николай. - А как он настойчиво вел дело к тому, чтобы навсегда положить ключи от своего дома, сиречь от Черного моря, в российский карман?.. Вот и в письме генералу Обручеву батюшка тоже писал: "...у нас должна быть одна и главная цель - это завоевание Константинополя, чтобы раз и навсегда утвердиться на проливах и знать, что они будут постоянно в наших руках..." Правда, до идеала еще далеко, но кое-что прорисовывается. Жаль, с англичанами надо ухо держать востро, но, бог даст, все образуется к вящей славе и приращению империи..."

Из столового отделения государь прошел в свой кабинет. На письменном столе возвышалась большая груда казенных пакетов с докладами министров.

"Ах, опять эта нудная работа!" - думает самодержец, но, как и каждый день по утрам, заставляет себя сесть за чтение государственных бумаг.

Вдали, на станции Барановичи прогудел паровоз. Николай поднял глаза на настенные часы, и лицо его, погрустневшее было при виде горы докладов, снова просветлело.

"Прибыл петербургский!.. - прислушался он. - Может быть, Аликс прислала письмо?! Уже второй день от нее ни строчки... Что бы это значило? Не заболел ли кто из детей?!"

Мысли его далеко - в Царском Селе, откуда так приятно и так нужно для одинокой души получить весточку. Проходит полчаса, ухо государя улавливает в приемной шаги нескольких человек. Перед дверью всё замирает, затем робкий стук.

- Войдите! - командует царь. Появляется дежурный флигель-адъютант с сумкой фельдъегеря в руках.

- Ваше величество! Почта из Петербурга! - докладывает он.

- Посмотрите, есть ли письмо от ее величества! - говорит Николай.

Мгновение, и необычно толстый конверт со знакомым почерком оказывается в руках царя.

Флигель-адъютант хорошо отработанным приемом успел его вскрыть. Царю остается только вынуть содержимое. Но что это? Из большого конверта, надписанного рукой царицы, появляется ее записка и другой конверт, с адресом, выписанным незнакомой рукой.