Стивен Кут - Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Но даже после этого враги не унимались. Была предпринята последняя попытка. Теперь заговорили о том, что не случайно Хайд повсюду с раздражением говорит о праздности короля, да в таких выражениях, что это не позволяет ему занимать место рядом с другими на заседании Королевского Совета. Когда дело дошло до публичного разбирательства, пораженный Хайд готов был покинуть помещение, но Карл удержал его. Насмешки и гнев оказались бессильны положить конец ядовитым сплетням; что ж, на их место должна была прийти прямота — лучшая политика. Карл заявил, что может поверить в то, что Хайд действительно говорил приписываемые ему слова. Потому что, продолжал он, тут есть доля и его, Карла, вины, он «не находил удовольствия в занятиях делами». Скандалу это положило конец, однако печальные последствия вынужденного безделья Карла тревожили многих из его окружения. Положим, теперь Хайд был уверен, что попыткам матери обратить сына в свою веру тот успешно противостоит и что «в своих религиозных убеждениях он так же тверд, как и его отец». Однако возникали другие опасности. Двору в изгнании явно не хватало скрытности, слишком многое выходило наружу, и ответственность за это нес прежде всего сам Карл. Он еще не научился искусству умолчания, как не научился находить отдохновение в одиночестве, которое неизбежно, коль скоро речь идет о важных тайнах. Приближенные жаловались, что, «пока сам король открыто говорит обо всем, в том числе и о делах чрезвычайно секретных, другие будут следовать его примеру».

У Карла начали проявляться и иные сомнительные свойства. Помимо циничной готовности держаться мнения тех, кто хотел бы вообще освободить его от бремени раздумий, он обнаруживал все возрастающие сексуальные аппетиты, о чем уже шушукались по углам. Судя по всему, секс представлял собой для молодого, энергичного, но духовно подавленного человека не только нечто вроде отдушины, клапана, дающего выход нерастраченным физическим силам, но и возможность уйти от проблем, а также радость победы. Любовные увлечения сами по себе заставляли поверить в то, что он способен выйти из прострации, а победы дарили мгновения краткого, но благотворного забвения. Какое-то время во Франции у него была связь с Элизабет Киллигру, женой одного англо-ирландского дворянина. От этой связи родилась дочь, которую назвали Шарлоттой Фитцрой — фамилия намекает на то, кто на самом деле ее незаконный отец. Весьма вероятно, что у Карла был роман со вдовой лорда Байрона Элинор. К тому же в Париже было немало возможностей и для развлечений не столь личного свойства. Например, maison des baigneurs — бани, где всякого (естественно, у кого есть деньги) «нежили и холили» и предоставляли ему «возможность наслаждаться всею роскошью и пороком большого города. Хозяин и персонал с одного взгляда улавливали, что вам хочется сохранить инкогнито, и все, кто вас обслуживал, прекрасно зная, кто вы такой, делали тем не менее вид, что понятия об этом не имеют, даже имя ничего им не говорит».

Хайда чрезвычайно удручало поведение Карла, ибо прежде всего оно наносило ущерб ему самому. «Нельзя отрицать, — писал он, — что король стремительно падает в глазах окружающих и восстановить его репутацию можно лишь какими-то чрезвычайными средствами. К тому же вынужден признать, что он ведет такой образ жизни, что, если не уехать из Парижа, ему конец». Но уехать — куда? О каких «чрезвычайных средствах» можно говорить, если катастрофически не хватает денег? Карлу даже пришлось заложить свою королевскую печать и орден Подвязки брата. Возвращение принца Руперта всего лишь с одним судном и крайне скудной добычей заставляло думать, что выкупить их удастся не скоро. Добытого Рупертом едва хватило на то, чтобы покрыть расходы Карла; к тому же король продал Мазарини корабельное вооружение за цену куда ниже реальной, что вызвало его яростную стычку с Рупертом.

Кардинал предложил Карлу три тысячи пистолей наличными и обещал рассчитаться полностью, как только будет установлен общий вес и стоимость оружия. Эта нещедрая сделка имела в своей основе не только финансовые соображения. Дело в том, что к этому времени Мазарини уже выработал четкую позицию к кромвелевскому протекторату: она основывалась на непризнании Карла в качестве правящего суверена Англии. Отсюда — стремление кардинала как можно быстрее избавиться от нежеланного гостя. Будучи осведомлен о том, что Карл буквально погряз в долгах, он пообещал расплатиться с его французскими кредиторами, а выдача аванса за оружие служила доказательством серьезности его намерений. Чтобы еще больше подсластить пилюлю удаления из страны, Мазарини пообещал Карлу небольшой пансион из французской казны, а также аванс на ближайшие полгода. Взамен этого Карл принял на себя обязательство оставить Францию. Отъезд в Нидерланды был намечен на 10 июля 1654 года.

Осталось еще решить некоторые домашние проблемы. Внутрисемейные отношения становились все хуже. Карл ревновал к свободе, дарованной герцогу Йоркскому, и его растущей известности воина. Продолжались и стычки с матерью. Теперь Генриетта Мария настаивала на том, чтобы Карл признал, что в прошлом допустил немало промахов и, в частности, относился к ней «не должным образом». Идти на это Карл отказывался. От души желая сохранить «доброе взаимопонимание» с матерью, Карл совершенно не собирался позволять ей командовать собою. «Точно так же я не могу обещать, что последую любому ее совету, касающемуся того, как мне следует вести дела».

Разговоры на эту тему затевались ежедневно и, как правило, разрешались «жаркой полемикой, в ходе которой Карл становился все упрямее, а королева то и дело впадала в ярость». Даже вездесущие кромвелевские соглядатаи восхищались твердостью Карла. «На вид он мягок и уступчив, — говорится в одном из донесений, — но взять над собою верх никому не позволит». Так оно и получилось, и в конце концов Генриетта Мария, не найдя общего языка с сыном, отправилась в Реймс, на коронацию своего племянника Людовика XIV. Законный же король Англии, уложив свой нехитрый багаж в «крохотный экипаж», двинулся навстречу неопределенному будущему. Жить он отныне мог лишь французским подаянием. Хайд заметил, что так низко Карл еще никогда не опускался.

Униженное положение изгнанника с оборванными корнями Карлу дали почувствовать сразу же. Прибыв в Комбре, находившийся в ту пору в испанском владении, королевский кортеж обнаружил городские ворота запертыми. Вокруг было много французских солдат, горожане держались настороженно, и Карлу пришлось провести несколько часов, пока наконец его не впустили в город. Губернатор, правда, предоставил ему свой дом, но испанская знать от визитов воздерживалась, опасаясь, что это не понравится Кромвелю. Угрозу мог представлять даже король, низвергнутый с трона, и Карл проследовал в Монс. Здесь иные нетерпеливые английские роялисты пытались внушить монарху, будто недовольство в Англии настолько велико, что стоит ему вернуться в Лондон, и он немедленно взойдет на престол. Однако же Карл осмотрительно заметил, что лучше немного подождать, пусть ситуация прояснится, тогда и можно будет строить сколько-нибудь надежные планы. Он был против «отчаянных и безрассудных попыток» возвращения трона, предпочитая «спокойно отсидеться там, где его готовы принять». В поисках этой тихой гавани Карл отправился в Намур, Льеж, оттуда в Спа, где к нему присоединилась Мария.