Стивен Кут - Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Закончив молитву, король встал и направился к коленопреклоненной фигуре генерала Монка. Приглашая своего политического спасителя распрямиться, Карл расцеловал его в обе щеки и под крики толпы «Боже, спаси короля» обратился к нему просто и трогательно: «Отец!» Затем пришел черед мэра Дувра. Он твердым шагом подошел к Карлу, остановился и передал ему свой жезл и роскошную, в кожаном переплете и золотом шитье Библию. Карл с достоинством и величайшим тактом принял Книгу и произнес: «Нет ничего для меня в мире дороже».

Далее королевская процессия двинулась в Кентербери, где впервые дали о себе знать проблемы, связанные с восшествием на трон, ибо тут-то как раз Монк и передал Карлу список лиц, чьи услуги, по его мнению, должны быть вознаграждены членством в Тайном Совете. Сложив лист бумаги пополам и сунув его в карман, Карл сказал Монку, что всегда готов воспользоваться его советом, если только он «не противоречит (его) принципам». К сожалению, ознакомившись с документом, Карл обнаружил, что Монк включил в список около сорока пресвитериан — бунтовщиков-ветеранов и только двух роялистов. Поскольку Карл, в чем он отдавал себе полный отчет, все еще сильно зависел от генерала, принять решение оказалось делом чрезвычайно трудным, и в конце концов сколь важная, столь и неприятная миссия разочаровать великого человека выпала Хайду. Из Кентербери королевская процессия переехала в Рочестер, а оттуда в Депифорд, где король с превеликим удовольствием наблюдал, как сотня юных девиц, одетых в белое, с голубыми шарфами на шее устилали ему путь цветами. 29 мая — в день своего тридцатилетия — король готов был к триумфальному въезду в столицу.

С гигантской помпой, в невиданном сиянии славы Карл вошел в город через Блэкхитские ворота. У Сент-Джордж-Филдза его встретил лорд-мэр Лондона в сопровождении олдерменов. Представители различных гильдий вручили ему городской меч, а ректор школы Св. Павла — еще один экземпляр Библии. Семь часов двигалась процессия к Уайтхоллу улицами, устланными цветами и обвешанными с обеих сторон гобеленами. На всем пути от ворот Темпл-Бар до улицы Странд из окон и с балконов глазели любопытствующие дамы, звенели трубы, палила артиллерия, низвергались винными струями фонтаны. В целом — несравненная демонстрация национального единства и восторга, о чем и пишет в сенат венецианский посол: «Перемены в настроении людей просто поразительные. Само имя короля вызывает сегодня любовь, уважение и признательность, равные той ненависти и презрению, которые вызывало вчера».

Да, именно так огромные толпы, высыпавшие на улицы города, встретили раззолоченные экипажи, придворных в расшитых серебром камзолах, слуг в алых и зеленых ливреях, 20 тысяч солдат. Во главе процессии следовали трубачи, стражники и герольды, и даже такие сдержанные люди, как Джон Ивлин, оказались во власти всеобщей эйфории. Реставрацию Карла он уподобляет чуду, равного которому не случалось со времени возвращения евреев из вавилонского пленения. Сама процессия, приведшая мемуариста в такой восторг, свидетельствует, с его точки зрения, что история и судьба нации находится в руках самого Всевышнего. «Я стоял на Странде, — пишет Ивлин, — я наблюдал за происходящим и благословлял Бога».

Тот, кого так страстно жаждала увидеть толпа, ехал между братьями. Как нередко случалось, вид Карла остро контрастировал с окружающим его безвкусным блеском. На нем был, как уже говорилось, строгий темный костюм, который оттеняли лишь перо на шляпе и голубая лента ордена Подвязки на груди. Но при этом в повадке короля не было и тени отчужденности. Приметливый, как всегда, венецианский посол обратил внимание, как Карл «поднимает голову, смотрит каждому в глаза, размахивает шляпой, приветствует всех, кто громоподобно выражает восторг по поводу возвращения этого великого правителя, являющего собою воплощение всех добродетелей и достоинств». Кто-то отдавал должное внешнему облику Карла, его высокой фигуре, «вылепленной так точно, что даже самый придирчивый глаз не смог бы увидеть ни малейшего дефекта». Кто-то отмечал «быстрый и сверкающий взгляд» короля. В то же время некоторые особенности королевского облика могли показаться противоречащими этому портрету. Одни из его черт даны были от природы, другие достались ему в наследство от долгих лет лишений и тайной тоски. Угрюмое выражение лица, черные волосы, густые черные ресницы намекали на жесткость и даже жестокость в поведении; те же, кто имел возможность приглядеться к нему поближе, наверняка заметили глубокие морщины, сбегающие от носа к подбородку и огибающие кончики тонких, как нить, усов, — морщины, образующиеся у человека, которого часто посещали подозрения и разочарования, — и губы, кривящиеся в иронической усмешке.

Даже сейчас, в обстановке всеобщего восторга, следовало соблюдать осторожность. Хотя многие могли бы счесть, что колесо истории совершило наконец полный круг и власть, по словам Гоббса, перешла от одного узурпатора к другому — от отца к сыну, толпы просителей, осаждавшие Карла в Гааге, и список Монка, содержащий имена людей, заслуживающих, с его точки зрения, поощрения, — все свидетельствовало о том, что монарха неизбежно окружают корысть, вражда и себялюбие. Карл прекрасно отдавал себе в этом отчет. Опыт у него на этот счет был немалый. «Быстрый и сверкающий взгляд» мог зафиксировать столь внезапные пируэты в поведении и обманные действия так многих мужчин и женщин, что обладатель этого взгляда вряд ли верил, будто царствование его всегда будет оставаться таким же радужным, как это может показаться сейчас, в окружении ликующей толпы. По словам епископа Барнетта, Карл «считает, что мир управляется исключительно личными интересами, а кроме того, он слишком хорошо знает низость человеческой натуры, так что не следует удивляться его невысокому мнению о людях».

Были у Карла и иные, не столь явные причины для скепсиса. Он ведь прекрасно понимал, как мала его непосредственная роль в Реставрации. В тех случаях, когда он лично участвовал в попытках возвращения короны, результатом неизменно становились кровопролитие, поражение и смерть. Теперь короля вернул к власти собственный народ, вернул бескровно, и единственный его личный вклад заключался в искусности, с какой он сумел себя представить подданным. Пожалуй, только таким образом он мог хоть как-то компенсировать череду неудач периода междуцарствия. Карл вернулся на трон не благодаря тому, каким он был, а благодаря тому, кем был, — законным монархом государства. В то же время его так долго не было дома, что он вернулся сюда почти чужим, вернулся человеком, которому, если он хочет здравствовать и править благополучно, придется выверять каждый свой шаг. Вот откуда эта настороженность и даже подозрительность в миг триумфа; частично это оправдывает впечатление одного подростка, который откололся от процессии, чтобы сказать отцу, что король — «черный человек».