Гаскойн Бэмбер - Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана

При известии о падении Дели большинство представителей знати из армии в Пенджабе поспешили бежать в безопасный Кабул, но Байрам и Акбар приняли смелое решение выступить против превосходящих сил Хему. Чтобы поднять дух своих сподвижников, царевич и его телохранитель затеяли весьма дорогой спектакль. Начальник артиллерии получил приказание «устроить фейерверк для развлечения солдат», а также «изготовить чучело Хему, набить его порохом и бросить в огонь». Когда к ним присоединились моголы, бежавшие из Дели во главе с Тардибек-ханом, это оказало деморализующее влияние на солдат, и тогда Байрам предпринял решительный шаг, вероятно без ведома Акбара, и приказал казнить Тардибека, обвинив его в трусости за поспешное бегство из столицы. Абу-ль-Фазл и Джахангир позднее писали, что Байрам-хан воспользовался отступлением из Дели как предлогом отделаться от соперника. Возможно, и так, однако его поступок оказал должное воздействие на тех моголов, кто страшился предстоящей неравной битвы. Во всяком случае, смерть Тардибека выглядит как вполне заслуженный конец его жизни. Ведь именно Тардибек отказался дать лошадь Хамиде, именно он одалживал императору деньги из двадцати процентов роста, и это он дезертировал в критический момент.

5 ноября 1556 года моголы встретили армию Хему в Панипате, на том же самом поле битвы, победа на котором тридцать лет назад привела Бабура в Дели. Это было не просто совпадением. Армии, намеренные сражаться друг с другом на равнинах Хиндустана, обыкновенно двигались к ближайшему региону, о котором по опыту было известно, что преимущество здесь дает удачное расположение выбранной позиции. В этой, одной из трех знаменитых битв при Панипате (1526, 1556 и 1761) моголов спас счастливый случай после долгого и тяжелого сражения, которое, скорее всего, обернулось бы для них поражением: стрела угодила Хему в глаз, и, хотя она не убила его немедленно, он лишился сознания. В любой битве того времени гибель вождя означала конец сражения, и одного вида того, как крошечный Хему повалился навзничь на своем сиденье на спине у любимого слона Хаваи, оказалось достаточно, чтобы его войско дало стрекача. В бессознательном состоянии Хему принесли к Акбару и Байраму, и в таком виде он и был обезглавлен под самоупоенные выкрики о том, какое это святое дело убить неверного. Голову Хему отослали в Кабул, а тело отвезли в Дели и водрузили на виселицу. Затем последовало массовое убиение пленных, и по обычаю Чингисхана и Тимура в сооруженную по случаю победы башню были вставлены их головы. Питер Манди, английский путешественник, посетивший империю Великих Моголов семьдесят пять лет спустя, обнаружил, что такие башни с головами «бунтовщиков и воров» все еще существуют, и зарисовал одну из них «с головами, пропитанными известью и помещенными в стену так, что видны были одни лица». Большинство из пятнадцати тысяч слонов Хему были захвачены, и подобное увеличение сил и богатства, бесспорно, отдавало Дели в руки Акбара — хотя бы на время. Часть войска была отправлена прямо с поля битвы занять Дели, Акбар и остальная часть армии последовали в столицу на следующий день.

Доставленная в Кабул голова Хему ужаснула своим видом женщин в гареме, но и принесла им чувство облегчения. Хумаюн получил тяжелый урок, когда после понесенного от Шер-шаха поражения при Чаусе вынужден был расстаться на берегах Ганга с несколькими из своих родственниц, и потому, возвращаясь в Индию, оставил гарем в относительной безопасности в Кабуле. После его смерти обстановка в Хиндустане была слишком неустойчивой для того, чтобы женщины отважились отправиться в дорогу, но теперь прибытие кровавого сувенира означало, что они могут предпринять эту поездку. Для Гульбадан, тети Акбара, история повторилась; в свое время она, девочкой пяти или шести лет, совершила такое путешествие в обществе прочих обитательниц гарема, когда ее отец Бабур занял Дели после победы при Панипате. К тому времени, когда гарем прибыл в Хиндустан, Акбар и Байрам снова отбыли в Пенджаб, преследуя Сикандар-шаха, и осадили его в крепости Манкот. Акбар предпринял верховую однодневную поездку, чтобы встретить мать и других женщин своей семьи. Истосковавшийся взор Хамиды был вознагражден созерцанием дивной красоты его величества шахиншаха. Сикандар вскоре сдался в обмен на обещание сохранить ему жизнь и владения — он больше не причинял тревог и мирно скончался на своей земле спустя два года. В том же 1557 году другой афганский претендент на трон, Адиль-шах, был убит в сражении с правителем Бенгалии. В течение восемнадцати месяцев после воцарения Акбара и еще до того, как ему исполнилось пятнадцать лет, три самые серьезные угрозы его трону в лице Хему, Сикандар-шаха и Адиль-шаха были устранены.

Делами государства ведал Байрам-хан, и приближенные из царского окружения не могли не заметить, что юный подопечный регента нимало не интересуется своими обязанностями императора. Наиболее тревожным казалось то, что он отказывался обучаться чему-либо полезному с этой точки зрения, за исключением чисто физических упражнений, необходимых для того, чтобы участвовать в битвах. Абу-ль-Фазл, которому каждый поступок Акбара представлялся верхом совершенства, снова и снова пытается пояснить, что откровенно легкомысленное поведение Акбара есть «неизбежный недостаток этого возраста» и что «даже если он внешне проявлял равнодушие к делам, то на самом деле он в них был глубоко заинтересован и проверял преданность». Тем не менее между строк перед нами вырисовывается типичный облик умного, но ленивого мальчугана школьного возраста. Астрологи еще во время пребывания царевича в Кабуле определили благоприятный час для его первого официального урока, но «когда этот час настал, царственный ученик предпочел занятиям физические упражнения и удрал». Как обычно, учителя более всего возражали против физических упражнений, занятий спортом, как бы мы сказали сейчас, в особенности против охоты и любых игр, в которых принимают участие животные. Первый наставник Акбара был изгнан за то, что якобы приучил своего подопечного гонять голубей, однако похоже, что в этом случае ученик совратил незадачливого учителя. Любой преподаватель, которому доводилось писать отзыв о знатном отпрыске, безусловно, пришел бы в восторг от того, с каким мастерством Абу-ль-Фазл смешивает реальное с желаемым в своих отзывах о юном царевиче.

Вполне объяснимым и теперь уже общеизвестным результатом этого оказалось то, что Акбар, единственный в царской семье, где ученость и культура всячески поощрялись, был неграмотным. Немало спорили по поводу того, можно ли принимать буквально категорические утверждения ряда современников Акбара на этот счет. Абу-ль-Фазл утверждает, что император обычно сам отмечал черточкой место, до которого дошел в тексте слуга, исполняющий обязанности чтеца; в рукописи «Зафар-наме» имеется название месяца, написанное детским, несформировавшимся почерком, а под ним — примечание Джахангира, что это рука его отца. Правда, видимо, заключается в том, что в детстве Акбар учился начаткам чтения и письма, но предпочел этим не пользоваться — вначале по выбору, а позже потому, что читать и писать плохо было хуже, чем вообще этим не заниматься. Для правителя времен Акбара не уметь читать было, пожалуй, скорее преимуществом, нежели недостатком. Это означало, что он должен получать все сведения от других людей и публично апробировать собственное мнение; поступая таким образом, он неизбежно приобретал искусство передавать власть и спрашивать с тех, кому он ее передавал; к тому же в результате у него развивалась замечательная память, как это и было в случае с Акбаром. Его предок Тимур, завоеватель и покровитель искусств, повествования о жизни которого любил слушать Акбар, был неграмотен.