Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

«К великому нашему неудовольствию, в это же село прибыл штаб дивизии. Причем офицеры заняли облюбованное нами местечко — на траве под деревьями. Нам было приказано убраться метров на пятьдесят дальше, вверх по течению ручья, а сами уселись на наше место, — вспоминал об одном из дней летнего наступления немецкой армии на Сталинград Генрих Метельман. — Вскоре прибыли несколько штабных машин, из них стали выгружаться офицеры: два полковника, три майора и с десяток гауптманов и обер-лейтенантов. Большинству офицеров было под тридцать или тридцать с небольшим, кое у кого торчал в глазу монокль. Нам сообщили, что среди прибывших принц Ганноверский собственной персоной. Мы воспринимали эту сцену, как явление из совершенно другой, не имеющей ничего общего с нашей жизнью.

Офицеры вели себя шумно, громко разговаривали и излучали самодовольство и спесь. Денщики в белых куртках проворно сооружали импровизированные столы из пустых снарядных ящиков, тут же на них раскладывались карты и другие штабные бумаги — часть офицеров принялась изучать обстановку. Но один такой стол был оставлен для иных целей. Его застелили белоснежной скатертью, и на ней стали расставлять такие вещи, от вида которых у нас, простых солдат, слюнки потекли: бутылки шампанского, вино, водка, коньяк, тарелки с нарезанным белым хлебом, сырами, сливочным маслом, мясом, фруктами и другими деликатесами. Похоже, господа офицеры твердо знали, за что сражаются в этой войне.

Вслед за закусками появились тарелки, бокалы и рюмки, рядом ножи и вилки в соответствующем порядке. Когда все было готово, господа офицеры чинно, как и полагалось по статусу, уселись за стол. Никому из нас, годами живших на скудном рационе, состоявшем главным образом из консервов, не приходилось даже видеть подобного изобилия. В ответ на наши претензии всегда ссылались на перебои с транспортом, на войну, призывая нас затянуть потуже пояса и думать в первую очередь о благе фатерлянда (отечества. — Авт.). А как же с их транспортом? Выходит, он был неуязвим для пресловутых «перебоев»?

Впрочем, вскоре с перебоями в снабжении пришлось столкнуться и генералам шестой армии Паулюса. Но поскольку, как уже говорилось, пословица кому — война, кому — мать родна не теряла своей актуальности и в немецком варианте, изменить такой расклад вещей не смогла порой даже катастрофа на Волге.

«Сталинград наш! В нескольких домах сидят еще русские. Ну и пусть сидят. Это их личное дело. А наше дело сделано. Город, носящий имя Сталина, в наших руках. Величайшая русская артерия — Волга — парализована. И нет такой силы в мире, которая может нас сдвинуть с этого места.

Это говорю вам я — человек, ни разу вас не обманывавший, человек, на которого провидение возложило бремя и ответственность за эту величайшую в истории человечества войну. Я знаю, вы верите мне, и вы можете быть уверены, я повторяю со всей ответственностью перед богом и историей, — из Сталинграда мы никогда не уйдем. Никогда. Как бы ни хотели этого большевики».

«Уже в декабре 1942 года дневной рацион составлял 200 г хлеба на передовой, 100 г в тылу, — написал после войны офицер-разведчик из шестой армии Паулюса Иоахим Видер. — Общую зависть вызывали части, имеющие лошадей. Впрочем, юмор висельников не покидал нас — так, иногда, вспомнив не без удовольствия последний гуляш из конины, мы хором затягивали фронтовую песню о немецком солдате на Востоке: «Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал, тот солдатского горя не знал».

А командир саперно-штурмового батальона 79-й пехотной дивизии вермахта Гельмут Вельц о сталинградском пайке декабря 42-го в книге воспоминаний «Солдаты, которых предали» повествовал так:

«Наши запасы уже подходят к концу. А то, что выдают ежедневно, мы съедаем сами: 100 граммов конины, 15 граммов гороха, 150 граммов хлеба, 3 грамма масла, 2 грамма жареного кофе и еще 100 граммов конского мяса на ужин. К этому добавляются три сигареты в день, две палочки леденцов и, если посчастливится, иногда плитка «Шокаколы» (шоколад с экстрактом колы. — Авт.) и клякса джема.

И все-таки, по сравнению с тыловыми службами, нам еще ничего. Теперь введены две нормы питания: для подразделений на передовой до штабов батальонов включительно, и другая начиная с командира полка — для солдат, находящихся позади. Еда считается чуть ли не на миллиграммы, а ремень затянут до предела. У нас пока положение сносное, так как повар в предыдущие недели немного сэкономил, а кроме того, мы забили обозных лошадей».

Посетив на Рождество отделение медицинского дивизионного пункта для страдающих от истощения на почве голода немецких солдат и офицеров, Вельц записывает:

«Здесь врачам приходится сталкиваться с такими неизвестными им явлениями, как всевозможные отеки и температура тела ниже тридцати четырех градусов. Умерших от голода каждый час выносят и кладут в снег. Еды истощенным могут дать очень мало, большей частью кипяток и немного конины, да и то один раз в день. Бланк-майстеру самому приходится объезжать все расположенные поблизости части и продовольственные склады, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного. Иногда не удается достать ничего. О хлебе тут почти забыли. Его едва хватает для тех, кто в окопах и охранении, им положено по 800 калорий в день — голодный паек, на котором можно протянуть только несколько недель. И все-таки раненые, лежащие вповалку в этой обители горя, завидуют им».

Здесь нужно отметить, что в последние недели сталинградского «котла» фельдмаршал Паулюс распорядился не выдавать продукты для своих раненых совсем. Факт, неоднократно подтвержденный немецкими источниками.

На позициях батальона Вельца «по случаю праздника выданы двойные порции еды. Каждый получил по два больших битка и полный котелок супа. Это единственное, что мы можем». Сами саперы и пехотинцы изготовили к рождественскому столу «солодовые конфеты».

«На открытой местности, чуть прикрытый, стоит чан с сиропообразной вязкой массой, — пишет немецкий комбат. — Хотя эта точка просматривается противником и регулярно обстреливается пулеметным огнем, солдаты все время бегают туда с канистрами, набирая в них черную жидкость. При этом есть потери: у пехоты трое убитых, а у нас — всего один раненый в ногу. Потом решили попробовать что-нибудь сделать из этой жидкости.

Сварили с двойным количеством воды, охладили, вылили загустевшую массу на железный щит, поджарили, разрезали на четырехугольные кусочки. Продукт этого творчества и есть солодовые конфеты. Пробую одну. Привкус минерального масла еще остался, но сладко и все-таки хоть какое-то угощение».