Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

Голубков вспоминает, что после того, как организовавшая лагерь фронтовая немецкая часть передала его СД (государственная политическая полиция), питание пленных, и без того до предела скудное, резко ухудшилось. Новое начальство запретило принимать продукты от населения. Людей, стоящих около лагеря, стали разгонять, а затем и вовсе стрелять в тех, кому бросали хлеб, и в тех, кто это делал, порой, попросту провоцируя людей. 27 сентября 1941 года охрана открыла огонь по группе людей, сгрудившихся у кусков хлеба, и женщинам, стоявшим у изгороди. В результате было убито 64 и ранено 58 пленных, а также две женщины. Раненых, а их было немало, другие женщины унесли с собой».

«Можно ли сказать, что пленные виноваты? — с горечью спрашивает через годы Сергей Голубков и сам отвечает: — Нет! Вина целиком должна лечь на так называемых «цивилизованных» людей, не дававших пленным ни воды, ни хлеба и этим самым доводивших людей до отчаяния. Я знал людей, которые до конца держались за свое человеческое достоинство и не участвовали в этих свалках. Они стали первыми жертвами голода».

Вскоре после этих событий в Рославльский лагерь прибыла «компетентная» комиссия для расследования происшествия и руководящий ею немецкий полковник на построении пленных обвинил во всем их самих, заявив, что «русские не умеют вести себя прилично».

В противовес словам этого фашиста можно, пожалуй, привести строки из книги «Дорога на Сталинград» простого немецкого солдата, его соотечественника, Бенно Цизера, который зимой 1941–42 годов был в охране одного из лагерей для наших военнопленных:

«Когда мы кидали им подстреленную собаку, разыгрывалась тошнотворная сцена. Вопя как сумасшедшие русские набрасывались на собаку и прямо руками раздирали ее на части, даже если она была еще жива. Внутренности они запихивали себе в карманы — нечто вроде неприкосновенного запаса. Всегда возникали потасовки за то, чтобы урвать кусок побольше. Горелое мясо воняло ужасно; в нем почти не было жира.

Но они не каждый день жарили собак. За бараками была большая вонючая куча отбросов, и, если нас не было поблизости, они копались в ней и ели, к примеру, гнилой лук, от одного вида которого могло стошнить.

Это были человеческие существа, в которых уже не оставалось ничего человеческого; это были люди, которые и в самом деле превратились в животных. Нас тошнило, нам это было в высшей степени отвратительно. Однако имели ли мы право осуждать, если нас самих никогда не заставляли променять последние остатки гордости на кусок хлеба? Мы поделились с ними своими запасами. Было строжайше запрещено давать еду пленным, но черт с ним! То, что мы им дали, было каплей в море. Почти ежедневно люди умирали от истощения. Выжившие, безразличные ко всем этим смертям, везли на телеге своих умерших в лагерь, чтобы похоронить их там. В землю зарыли, наверное, больше пленных, чем их оставалось в живых»

Времени, когда нашим противникам «приходилось менять остатки гордости на кусок хлеба», требовалось подождать, но оно пришло. Автор донельзя хвастливых мемуаров о своих подвигах над русскими и их союзниками Отто Кариус в книге «Тигры» в грязи» так фарисейски вспоминает о встрече с американцами весной 1945 года:

«Не только поражение в войне, но и победа в войне требует проявления в человеке великодушия. Это великодушие полностью отсутствовало у наших противников. У меня было такое впечатление, что оккупирующие нас державы хотели всячески доказать, что они были не лучше, чем мы, а гораздо хуже!

Нас согнали тысячами на игровом поле. Это означало, что едва ли хоть у кого-то была возможность расслабиться. Не было никакой еды, даже несмотря на то, что наши части везли с собой доверху заполненные грузовики. Их опрокинули, а продукты сожгли! Хуже того, не давали ни капли воды до тех пор, пока не возникла угроза бунта. Когда желанная жидкость была доставлена, майор безуспешно пытался навести порядок так, чтобы каждому что-нибудь досталось. Старые солдаты соблюдали порядок, но янки схватили и гражданских лиц, которые сразу же устроили свалку и помчались, как скот, чтобы хоть что-то получить. Они просто пролили воду, и в конечном счете никому не досталось ни капли!»

Как следует из воспоминаний Голубкова, в середине сентября 1941 года в их лагере (так же, как и в многочисленных других. — Авт.) фашисты стали налаживать организованное питание, в которое кроме хлеба входило и «горячее», а именно — баланда. О том, что это такое, чуть позже, а пока стоит, пожалуй, сказать о том, что, предусмотрев для военнопленных первое блюдо, немецкое командование и не подумало снабдить их посудой. Как пишет Голубков, вместо изъятых алюминиевых (стратегическое сырье. — Авт.) котелков им выдали консервные банки на 750 г.

По воспоминаниям других, побывавших в гитлеровском плену, людей, у них зачастую не было и такой посуды, и тогда вместо нее приходилось использовать обычную пилотку, что давало надсмотрщикам лишний повод посудачить о «свинстве» русских. Но для тех, чья жизнь в лагере затягивалась, эта проблема решалась просто — брали посуду умерших, как сделал это Ефим Чурилов. Об организованном немецком питании в лагере у города Харол (Украина) он рассказывал так:

«Готовят один раз баланду из немытой, не очищенной от земли сахарной свеклы, которой на Украине много. Вместо хлеба давали по кусочку жмыха, а хлеб черный я увидел только в Германии в лагере под Дрезденом. Правда, был он пополам с опилками, но все ж хлеб».

Подробный рецепт приготовления «фирменной» фашистской баланды приводит в своей книге воспоминаний Сергей Голубков:

«В день каждому пленному в лагере, наконец, установили такой рацион: 200 граммов хлеба и два раза жидкой похлебки до 750 граммов, которую мы обычно называли баландой. Да и хлеб-то был не чистый, а с примесью. В качестве примеси немцы использовали костную муку. Костную муку немцы выделывали где-то у себя, в Германии, и, как видно, предназначалась она для кур, чтобы они лучше неслись.

Мука привозилась в больших бумажных мешках по 15–20 килограммов каждый. Цветом и видом своим она напоминала цемент. На мешках нарисован был большой красный петух с приподнятой головой, стоящий на одной ноге, а кругом синими буквами было написано, для чего мука предназначается. Пленные называли эту муку «петушком».

В муку, из которой пекли хлеб или варили баланду, сначала добавляли 10 процентов костной муки, потом — 30 и наконец стали добавлять 50 процентов.

Баланду приготовляли по такому способу: кипятилась вода, отдельно замешивалось тесто. Потом в крутой кипяток добавляли тесто; чтобы этому тесту не завариться, воду непрерывно размешивали большими деревянными лопатами. В конце концов получалась жидкость, напоминающая клейстер. Иногда вместо муки в баланду засыпали шелуху от гречневой крупы, а потом полностью перешли на «петушка».