Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

В эти дни официальная газета нацистов «Фелькишер беобахтер» напечатала недельную норму выдачи продуктов на взрослого: четыре с четвертью фунта хлеба (примерно 270 г в день), два фунта мяса и колбас (120 г в день), пять унций жиров (21 г на день), пять унций сахара. Кроме этого берлинцам дополнительно полагалось раз в три недели по две с четвертью унции сыра и три с половиной унции эрзац-кофе.

В это время в Берлине (как ранее в Мясном Бору, Сталинграде, Курляндии и т. д.) в большой чести стала конина. Вооруженные ножами люди разделывали туши погибших на улицах города от обстрелов лошадей. Голод притуплял чувство страха, и после налета нашей авиации на Берлин 28 марта 1945 года улицы города, по воспоминаниям очевидцев, заполнились так же быстро, как и опустели. «Перед рынками и магазинами те, кто в панике пока покинули очереди, теперь гневно пытались отвоевать свои бывшие места у тех, кто упрямо оставался под пулями, — пишет в книге «Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев» военный репортер Райан Корнелиус.

20 апреля, в день рождения фюрера Германии Адольфа Гитлера, населению была выдана дополнительная норма продуктов, именуемся «кризисный паек».

По воспоминаниям очевидцев, он состоял из одного фунта бекона или колбасы, полфунта риса или овсянки, 250 г сухой чечевицы, гороха или бобов, одной консервной банки овощей, двух фунтов сахара, около унции кофе, маленького пакетика эрзац-кофе и жиров. Хотя воздушные налеты в тот день длились почти пять часов, берлинские домохозяйки отважно отправились под бомбами за этими продуктами.

Решить продовольственный кризис в городе это, конечно же, не могло. Командарм 8-й гвардейской армии дважды Герой Советского Союза Василий Чуйков об апрельских днях 1945 года вспоминал так:

«К тому времени на складах и продуктовых базах немецкой столицы остались считанные тонны муки, немного мясных и рыбных консервов. Мяса, крупы, молочных продуктов уже не было. Народ голодал. Дети лезли к танкам, под огонь пулеметов и орудий, лишь бы добраться до наших кухонь, выпросить кусочек хлеба, ложку супа или каши. Бойцы кормили из своих котелков немецких детей, совали им в руки консервы, сахар — неси, мол, домой».

Писатель-фронтовик Владимир Богомолов: «Дети, женщины, старики освобожденных районов Берлина огромными толпами набрасывались на продуктовые магазины и ларьки. Убитые лошади растаскивались на куски за считанные минуты. Немки посылали к нам своих детей за хлебом, а сами стояли в сторонке и ждали. Дети клянчат: «Брот!» (хлеб — Авт.). Солдаты кормят из своих котелков немецких детей.

Немцы учатся русскому языку. «Кусотшек хлеба» они говорили еще в разгар уличных боев»

Политические же боссы Третьего рейха (как, вероятно, их коллеги всех времен и народов) не забывали о своем благополучии даже тогда, когда на берлинских окраинах застучали пулеметы передовых советских частей. Приведенная ниже телеграмма отправлена из Берлина в Обер-зальцберг (замок Гитлера в Альпах) 22 апреля 1945 года:

«Вышлите немедленно с сегодняшними самолетами как можно больше минеральной воды, овощей, яблочного сока и мою почту.

«Девятого мая 1945 года радовались все, — вспоминал пехотный солдат Иван Коломоец. — И не только мы, но и большинство гражданских немцев. А как же, наконец весь этот кошмар кончится. Они его на себе под конец войны очень хорошо ощущали».

А мальчишкой получивший медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» яровчанин Иван Логвиенко рассказывал так:

«Девятое мая я встретил в поле. Пахали. Прискакал из деревни верховой, кричит: «Война кончилась!». Порадовались, конечно, и стали пахать дальше. За нас-то делать это некому было. Хорошо запомнил я день 15 декабря 1947 года, когда отменили хлебные карточки. Я уже жил в городе. Занял денег, купил «кирпич» хлеба, килограмм комбижира, кило сахару и все это съел. Для меня это был самый настоящий праздник».

До войны в нормах питания красноармейцев табака не было вовсе, но после выхода в свет решения Государственного Комитета Обороны от 12 сентября 1941 года о новых продовольственных нормах суточного довольствия личного состава Красной армии красноармейцы и начальствующий состав (1 категория) боевых частей должны были получать в сутки — 20 г махорки, а также 3 коробка спичек и 7 книжек курительной бумаги в месяц. Такие же нормы были предусмотрены для красноармейцев и состава тыловых частей действующей армии. Для красноармейцев строевых и запасных частей, не входящих в состав действующей армии (3 категория), — ни табаку, ни курительных принадлежностей уже не предусматривалось.

По воспоминаниям барнаульца Василия Фалалеева, во время формирования в Славгороде одного из полков 312-й стрелковой дивизии махорку им все-таки давали, но совсем понемногу.

«Я курил тогда мало, мне хватало, не то что другим, — рассказывал он уже в 2009 году, — однако, на фронте обстановка более нервная была, там приучился курить по-настоящему. Хоть немного, да успокаивало».

Ставший же на войне офицером штрафбата Александр Пыльцын о своем пребывании в командном училище на дальнем Востоке зимой 1941–42 годов пишет так:

«По курсантской норме нам табака не полагалось, а курили почти все. Рядом с училищем, за дощатым забором, находилась колония заключенных. Им регулярно выдавалась махорка. Так они нам ее продавали по 60 рублей спичечный коробок. А 60 рублей — это было месячное денежное довольствие курсанта. И вот в щели забора мы пихали деньги, а они нам — эти спичечные коробки. Но дурили они нас, мальчишек, страшное дело. Фактически в этих коробках махорки-то было не более щепоточки, а остальное — мелкие древесные опилки, измельченный сухой дубовый лист, а иногда и сушеный конский навоз! Праздником были случаи, когда кто-то из курсантов получал от домашних посылки с папиросами. Тогда каждую папиросу курили по очереди 10–12 человек! А самым ценным подарком за усердие в службе была пачка махорки».

«Курящие страдали (доброй половине из нас это было непонятно) из-за отсутствия табака: его не выдавали курсантам. А денег у нас не было, так как мы подписали заем на все свое годовое денежное довольствие, — вспоминает в своей книге «Дневник самоходчика» бывший в январе 1943 года курсантом Челябинского танково-технического училища, будущий техник-лейтенант Электрон Приклонский. — В месяц курсанту полагалось 40 солдатских рублей, но эти деньги не очень-то выручили бы наших курцов, потому что стакан самосада на базаре в Челябинске стоил сто рублей, а одна самокрутка — десять. Да и как попадешь на рынок, если увольнительные в город не разрешались. На перерывах между занятиями частенько можно было наблюдать, как бычок, бережно передаваемый из рук в руки словно бог весть какая драгоценность, докуривался, наколотый обмусоленным концом на иголку ввиду того, что удержать его в пальцах было просто невозможно».