Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

Сооружения же, расположенные непосредственно на переднем крае, по той же терминологии полагается именовать блиндажами. Однако абсолютное большинство бойцов Великой Отечественной в таких тонкостях не разбирались и называли свои жилища на «передке» и так и этак, но чаще все-таки землянками, оставляя слово «блиндаж» для немецких построек.

«Землянки, или блиндажи — мы их так и называли, строили просто, — рассказывал топограф артдивизиона 312-й стрелковой дивизии Василий Фалалеев. — Копается яма, все равно как погреб, потолок перекрывается. Бревна повдоль, потом поперек — накаты называются. Чем больше их, тем лучше и безопаснее. В стене делаешь нишу, а с другой стороны блиндажа — выходное отверстие, «трубу», вот и печка тебе.

В Смоленской области, где нашей дивизии пришлось долго воевать, больше чем на полметра яму не выкопаешь, дальше вода. Тогда землей стены поднимаешь, перекрываешь так же — и готово. На пол сосновые, еловые ветки — вот тебе и постель. Рядком ложимся, друг друга согреваем, спим. Так, считай, все три моих фронтовых года».

Здесь надо сказать, что примитивные сооружения, одно из которых описано выше, получили неожиданно уважительную оценку наших противников, представителей технически развитой, уже тогда привыкшей к комфорту Европы.

«Русские не строили блиндажей, они просто выкапывали землянки, на несколько человек каждая, на которые укладывались бревна, — пишет в своих воспоминаниях о войне офицер 252-й пехотной дивизии вермахта Армин Шейдербауер. — Это было примером поразительной способности русских к сочетанию импровизации с практичностью».

А вот пример более «цивилизованной», построенной практически по всем правилам, землянки, в создании которой принимал участие в декабре 1944 года механик-водитель тяжелого самоходного орудия ИСУ-152 Электрон Приклонский:

«Забит последний гвоздь и брошена последняя лопата мерзлого песку: небольшая, на двенадцать человек, землянка нашей батареи готова. Устраиваемся в ней быстро, но без паники.

В дальнем конце землянки — единственное оконце. Под ним — маленький квадратный столик на одной толстой ноге, которая крепко врыта в землю. Вдоль всей землянки — проход в виде углубления в земле, шириной в метр, глубиной в полметра. Слева и справа от прохода — земляные нары. На них — постель из толстого слоя хвойных лап, прикрытых плащ-палатками. Вход в землянку защищен тамбуром, дверьми служат две плащ-палатки. Печь — конечно же, незаменимая «буржуйка», установленная в земляной нише, слева от ступенек, по которым спускаешься в наше жилище. «И дом готов, и крыша есть». Хоть зимуй. (Порой печурки для землянок изготавливались из больших жестяных банок от присланной союзниками «рузвельтовской» колбасы. Трубу с пистолетный ствол — и мини-очаг готов. — Авт.)»

Любовь к большому количеству накатов была присуща на войне многим начальникам. Об одном из них, особенно «основательном», рассказал в своей книге «Наедине с прошлым» фронтовой журналист Борис Бялик. Описываемый им «отец-командир» служил в 44-й стрелковой бригаде, раз и навсегда отдал саперам приказ — на его землянке всегда, где бы она ни строилась, должно быть не менее пяти накатов — пяти рядов бревен каждое в обхват.

Иногда саперы пробовали убавить один накат, но не тут-то было! Спускаясь в новую землянку, начальник каждый раз проводил рукой по бревнам над входом: производил подсчет.

Этот его любимый жест и подсказал саперам способ облегчить свою жизнь. Они изготовили небольшой, вполне транспортабельный срез из пяти бревен и стали укреплять его над входом каждой новой землянки. В остальном они ограничивались одним накатом, засыпая его повыше землей. Эта рационализация так ускорила их работу, что ничего не подозревавший начальник не мог ими нахвалиться. Он говорил:

— Если бы все саперы походили на моих орлов — мы бы уже зарывались в землю за Одером!.».

Рядовому пехотному ване, также, как и ваньке-взводному, о пяти накатах, разумеется, и думать не приходилось — была бы хоть какая-то крыша над головой, и то предел мечтаний. Хотя курьезно-комические случаи происходили и с такими жилищами. Одну из таких историй поведал много повидавший на той войне и все же оставшийся жизнерадостным человеком Иван Новохацкий.

Он вместе с несколькими солдатами занимал весной 1944 года позицию у кладбища. Дело происходило под Корсунь-Шевченковским, во время окружения там нашими войсками крупных сил гитлеровцев.

«Вырыли окопные ячейки, установили приборы, разведчики поочередно ведут наблюдение за врагом, — пишет в своих воспоминаниях Иван Митрофанович. — Тут же вблизи вырыли небольшой блиндажик, накрыли его полусгнившими кладбищенскими крестами, прутьями и соломой, благо неподалеку стояла большая скирда.

Погода стояла плохая: мокрый снег с дождем днем, ночью подмораживало. К ночи в блиндаж набивалось столько народу, что лежать можно было только боком, тесно прижавшись друг к другу, зато было теплее. Спали мы, конечно, одетыми, под голову — противогаз, в обнимку с автоматом или карабином, кто чем был вооружен.

Вдруг среди ночи затрещало перекрытие нашего блиндажа и послышался скрип колес брички. Мы дружно подняли ноги вверх, уперев их в потолок. Одновременно дружный крепкий солдатский мат отреагировал на это событие. Очевидно, кто-то приехал ночью за соломой. Днем здесь появляться опасно из-за ружейно-пулеметного обстрела. Вскоре раздался взрыв, конский топот, и все затихло. Только утром, выбравшись наружу, я увидел часть разбитой повозки и засыпанную снегом воронку от взрыва.

Позже мы узнали, что ночью за соломой приезжал старшина нашего дивизиона, пожилой мужик. Услышав на кладбище ночью из-под земли какие-то голоса, он напугался, видимо, подумав, что это с того света, погнал лошадей и при повороте задним колесом наехал на мину. Повозку разбило, его оглушило, кони в испуге помчались назад с оставшейся частью повозки, а старшина так уцепился за вожжи, что кони приволокли его туда, откуда он ранее выехал. Потом мне рассказали, что старшину отправили в медсанбат, он так и не смог рассказать, что произошло, настолько был напуган случившимся».

Не покидало чувство юмора на войне и барнаульца Деомида Кожуховского. Вот запись из его дневника.

«01.05.45 г. Норвегия.

После завтрака закурил папироску и два раза сыграл в домино. Конечно, остался «козлом». Выпивка еще не предвидится, но обещают. В землянке полно грязи, со всех стен течет.

Сделал бумажный пароходик и пустил по ручейку, проходящему по землянке на полу. Когда только будет то время, когда пройдет грязь, и мы вздохнем вольным свежим воздухом».

Война не отбила у людей желания жить, а для многих даже многократно его обострила. И когда хоть немного отступало ощущение смертельной опасности, солдатам и офицерам хотелось радоваться жизни, не замечаемым обычно мелким благам и удовольствиям, быту, без которого существование человека немыслимо даже в траншеях.