Константин Сомов - Война: ускоренная жизнь

В торжественной обстановке, снеобычайнымподъе-мом, на высоком идейно-политическом уровне и только добровольных началах прошла подписка на заем.

В коротких, но ярких речах воины выражали свою беспредельную любовь к Родине, беззаветную преданность партии Ленина-Сталина.

Сержант Казаков: «Новый государственный военный заем — это новый удар по врагу, новый вклад в дело нашей Победы».

Красноармеец Дубягин: «Мой вклад в фонд нашего государства ускорит восстановление промышленности и сельского хозяйства в освобожденных районах Украины, Белоруссии и других республиках».

Однако наряду с этим имели место единичные отрицательные явления.

Старший лейтенант м/с Толстякова в разговоре среди офицеров санроты сказала: «На двухмесячный оклад пусть подписываются агитаторы, а я не буду». Оперуполномоченный старший лейтенант Гусев в беседе с заместителем командира полка по политчасти заявил: «Нечего меня учить, как подписываться. Я подхожу из своего расчета, а брать со сберкнижки и вносить их наличными я не намерен».

Командующий артиллерией дивизии полковник Прохоров сказал: «Не успели кончить войну, а опять уже новый заем. Я на заемы подписываюсь с 1929 года, а от государства еще ничего не получил». При денежном содержании 2400 рублей в месяц Прохоров подписался на заем всего на 900 рублей.

Политаппарат своевременно реагирует на неправильные высказывания».

А было и так, как в истории двух белорусов Нила Цыбина и Алексея Ходосько.

Незадолго до войны оба завербовались работать на Север, оставив свои семьи дома, в Белоруссии. О том, что было дальше, Электрону Приклонскому рассказал сам Цыбин, командир тяжелого самоходного орудия ИСУ-152, механиком-водителем которого был Приклонский.

«Оба друга начиная с июля 1941 года безуспешно обращались в свой военкомат с просьбой направить их на фронт, но на специалистов (Цыбин — топограф, а Ходосько — техник-дорожник) в тех широтах наложена броня, и они каждый раз получали категорический отказ. Нетрудно себе представить их тогдашнее душевное состояние. После почти двухлетних бесплодных попыток друзья, которых еще более сблизило общее несчастье, решили с отчаяния сдать в фонд обороны 30 тысяч рублей — все свои деньги, заработанные за несколько лет, и одновременно обратились к Сталину за разрешением отправиться воевать против фашистов на собственном танке. Их примеру тотчас последовали еще одиннадцать человек.

Ответ из Москвы пришел скоро, и положительный. Каждому из колымчан от имени Сталина прислана была телеграмма (Ходосько и Цыбину — общая), в которой выражалась благодарность от имени Красной армии и всего советского народа и сообщалось о том, что просьба патриотов удовлетворена и они будут направлены в танковое училище. Нил дал мне почитать хранившийся у него в бумажнике исторический документ — заветную телеграмму за подписью самого Верховного главнокомандующего.

Начальство Колымпроекта, рыча от досады, вынуждено было расстаться с ценными специалистами, которых заполучить в военное время — дело почти невозможное. Мудро предвидя подъем патриотической волны на Колыме, руководство послало в столицу срочную депешу. В той «челобитной» содержалась слезная жалоба на бегущих на фронт работников и просьба остановить этот поток. Начальство забило тревогу вовремя: еще добрых три десятка магаданцев сдали государству свои сбережения ради того, чтобы разбронироваться, и уже собрали свои походные чемоданы, но в ответ получили только, увы, благодарность.

Но первые тринадцать (хотя и «чертова дюжина») работников Крайнего Севера осенью 1943 года очутились в ЧТТУ (Челябинское танково-тракторное училище), где составили маленький отдельный взвод, на редкость сплоченный, занимавшийся не за страх, а за совесть. Их выпустили в мае 1944 года (как раз перед началом освобождения Белоруссии от фашистов. — Авт.), и они, все тринадцать, были направлены по их просьбе в один полк».

13 апреля 1931 года подданный охваченной кризисом Веймарской республики Бруно Винцер в возрасте 19 лет вступил в рейхсвер — маленькую стотысячную армию догитлеровской Германии. Вступил, заключив контракт на 12 лет:

«Мы получали в месяц на руки пятьдесят марок на всем готовом и при бесплатном жилище. Это были большие деньги. Кружка пива стоила пятнадцать, а стакан шнапса — двадцать пфеннигов. Пособие, которое получал безработный на себя и на свою семью, не составляло и половины нашего жалованья. Если же безработного снимали с пособия, он получал по социальному обеспечению сумму, которой не хватало даже на стрижку волос».

Через 10 лет после этого, когда рейхсвер уже заменил вермахт, насчитывающий не сотню тысяч, а несколько миллионов солдат и офицеров, зарплата рядового немецкого солдата была немногим больше, чем в 1931 году. Однако для многих солдат — особенно молодых — она уже давно не являлась главным фактором их пребывания в победоносной армии рейха.

В отличие от нынешних толерантных времен и их войск, на Второй мировой доставалось всем, и если в Красной армии сражались и порой гибли сыновья высших советских руководителей (Сталина, Хрущева, Микояна и других), то, как вспоминал писатель Константин Симонов, по документам, найденным у убитых немецких солдат, можно было определить, что часть из них является сыновьями владельцев больших предприятий, крупных торговцев, банкиров и т. д. А ведь при любой, пусть и самой тоталитарной системе, роль денег остается неизменной, и нет сомнений, что отцам этих солдат не составляло бы большого труда «отмазать» своих детей от фронта. Другое дело, что те бы на это никогда не согласились. Их ждала война, в которой обе стороны поставили на карту все. И тем не менее для малообеспеченных, не имеющих своего дела или хорошей профессии молодых немцев, военная служба продолжала служить источником существования.

«Получив лейтенантское звание, я стал в определенной степени «взрослым», — вспоминает Армин Шейдербауер о важном в его жизни событии, произошедшем в декабре 1942 года. — Мне не было еще и девятнадцати лет, и я бы еще долго оставался подростком, хотя и был уже унтер-офицером. Но теперь я мог содержать себя сам и должен был получать жалованье со своего собственного счета в сберегательном банке Штокерау. В то время денежный оклад лейтенанта составлял 220 рейхсмарок в месяц. Это была значительная сумма не только для вчерашнего гимназиста, но и для солдата, который должен был жить только на свой служебный оклад и фронтовую надбавку. Во всяком случае бесплатное жилье было гарантировано. Можно было иметь казарменную крышу над головой и армейский паек, который был более или менее достаточным и приемлемым для молодого желудка.