Жак Эрс - Людовик XI. Ремесло короля

15 сентября того же года Жосс де Муссель, «биржевик» из Шампани, написал одному мещанину из Лана, оповещая его о присылке восьми штук сукна из Франшиза, чтобы тот либо оплатил их сразу, либо продал по ценам, указанным в печатной грамоте. Французские купцы по всему королевству получили множество этого сукна и писем такого рода. В единственном дошедшем до нас сообщается вся правда и не скрываются трудности. Сукна, сотканные во Франшизе, дороги и плохого качества. Дороги — потому что шерсть покупается по чересчур высокой цене, дрова и снедь — тоже; у подмастерьев нет сукновальни, и им приходится валять сукно ногами, что удорожает каждую штуку на пятьдесят су; кроме того, им приходится содержать внушительное число дозорных на стенах и у ворот. Плохого качества — потому что почти все, кого пригнали сюда силой, не получают никакого удовольствия от работы, а напротив, работают из рук вон плохо, надеясь, что их отошлют восвояси. Их печати и грамоты ни о чем не говорят: по меньшей мере, два месяца не проводилось никакой инспекции. И наш «биржевик», поставленный в неловкое положение, все же настаивает без всякой надежды на успех: эти восемь штук — не такое уж большое бремя; вы можете и должны их принять; подумайте о бедных переселенцах во Франшизе, которые могут умереть с голоду из-за дороговизны своего сукна, если не смогут его сбыть.

Покровительство предпринимателям, некачественный товар, заранее установленные и завышенные цены, насильственный сбыт — налицо все пороки и злоупотребления плановой государственной экономики, управляемой сверху королевскими комиссарами или финансистами, которые брали должности на откуп; всем им приходилось исполнять приказы, попирая законы рынка. Сукна из Франшиза, по счастью, не слишком многочисленные, стояли вне конкуренции.

Авантюра с перезаселением Арраса вызвала только ропот, жалобы и неприятие. Депортированные мечтали только о том, чтобы вернуться домой, к оставленному там имуществу; в родном городе у них оставались друзья, даже сообщники, которые держали их в курсе событий и поддерживали в них надежду на возвращение. Франшиз не получил такого населения, какого хотел король. Города королевства не на-брали столько переселенцев, сколько требовалось; в путь отбыли не все, и, несмотря на предосторожности, принятые в пути, некоторые не уехали далеко и вернулись обратно. Королевским комиссарам приходилось возвращаться в разные края, в частности в Лангедок, чтобы решить проблемы и снизить свои требования. Городские общины влезли в большие долги, чтобы покрыть первые расходы — на переезд и пособия, а «гости» от короля часто заставляли их нести непосильные траты за размещение и проживание «несамодостаточных».

Переселенцы уезжали с тяжелым сердцем, вынужденные в несколько дней собрать все имущество, которое они могли увезти с собой, и отправиться в путь в далекий край, о котором они ничего не знали, язык и обычаи которого были им неизвестны, в город, который только недавно был завоеван и вокруг которого еще рыскали враги и разбойники. Покинуть родной город, чтобы отправиться в другой, где им постоянно приходилось быть начеку, запершись в крепостных стенах, в этот Франшиз, занятый многочисленным гарнизоном жандармов, которых небеспочвенно обвиняли в обирании горожан, — это было великим несчастьем. Не могло быть и речи о том, чтобы выбрать для переселения осужденных или даже маргиналов или подозреваемых в каких-либо проступках, и переселенцы, верные подданные, которых было не в чем упрекнуть, подвергались тем же невзгодам, что и «мятежники», изгнанные из Арраса. Но те хотя бы недалеко уехали от своего города.

«Переселение» явно стало неудачей: денег не хватало, продовольствие поступало в небольших количествах и по высоким ценам; окрестные поля, некогда засеянные хлебом, превратились в целину, большую часть города предстояло восстановить. Купцы, хоть и получающие помощь от королевских «бирж», там не задерживались. Что до народа, мастеровых — трудно себе представить, что они, уехавшие небольшими группами, самое большее, в несколько десятков человек, из самых разных мест, легко ужились бы с другими, прибывшими из городов и областей, таких же чуждых для них, как и Аррас и Артуа. Это не было простым перемещением населения, чтобы заменить одних другими. Это было суровое принуждение, навязанное людям с разными корнями, чтобы переплавить их в одну общину, рискованное, вернее, безрассудное предприятие, проведенное государственными чиновниками, которые все решали сами и распределяли взносы, но мало заботились о том, чтобы гарантировать переселенцам достойные условия проживания.

Поэтому злосчастная попытка колонизации продлилась недолго. Уже в декабре 1482 года беглецам, поселившимся в землях Максимилиана и депортированным во французские города, разрешили вернуться. Многим из них вернули имущество. На Рождество, под звон всех городских колоколов, монахи из Сен-Вааста возвратились в свое аббатство, изгнав оттуда чужаков. Несколько юристов и купцов снова поселились в своем городе, которому вернули прежнее название. После смерти короля Людовика Карл VIII тотчас отпустил на все четыре стороны переселенцев, силой привезенных в Аррас, позволив им вернуться на родину или уехать в другие места, куда пожелают, «дабы жены и дети их могли лучше жить и снискать себе все насущное».

Эта жестокая, гнусная война короля Людовика XI была во всем противоположна войнам «феодальных» времен, отличаясь от них и платной службой, и более четкой организацией воинов под одной властью, и большей численностью войск, и использованием пушек, но главное (хотя об этом нечасто упоминают) — отношением к борьбе. Как не вспомнить, чтобы в полной мере оценить произошедшие изменения, о «Божьем мире» Средневековья, появившемся около тысячного года, по которому — именно во Франции — было запрещено нападать на слабых, женщин и детей, на крестьян, на их дома и урожай? Эти перемирия, строго соблюдавшиеся епископами и городскими главами, сурово каравшими вельмож, которые их нарушали, уже казались признаком другой эпохи, воспоминаниями об ином восприятии войны. В 1460—1480-е годы король-полководец намеренно намечал, во имя государственных интересов, в первые жертвы слабых, которых раньше оберегали. Епископы молчали, моралисты говорили об этом, только если принадлежали к противоположному лагерю. Верность государю и служба государству были важнее всего. Вплоть до того, чтобы одним махом стереть прошлое целого города, лишив его исконного названия и наделив другим, нелепым и полностью лишенным смысла, и в несколько дней изгнать из его стен почти всех жителей. А потом волюнтаристским решением устроить переселение семей, которым хотелось всего-навсего спокойно жить у себя дома, в родных стенах, рядом с родственниками и друзьями, и принудить их сосуществовать вдали от родных мест, в неведомом краю, с другими депортированными, которых они до того и знать не знали. В конечном счете такая политическая чистка завершилась жалким фиаско, и это говорит о том, что еще не все было тогда возможно.