Жак Эрс - Людовик XI. Ремесло короля

Правда, такие войны велись не против других стран или других народов, а против так называемых мятежных принцев. Фрондеры из Лиги общественного блага сплотились против своего государя; графы д'Арманьяк и другие знатные рода с юга и из центра Франции присягнули королю. Снова взявшись за оружие против него, они стали считаться мятежниками, изменниками и клятвопреступниками. Людовик XI неукоснительно требовал, чтобы каждый вельможа, сдавшийся на его милость, получил прощение, только торжественно поклявшись на кресте Святого Лода из Анжера — реликвии, ценившейся выше всех прочих. Нарушить клятву значило провиниться перед Богом и оправдывало самую ужасную кару. Те же обвинения выдвигались против герцогов Бургундских, особенно Карла Смелого, которые не уважали неотъемлемые права французской короны в своих государствах и не соблюдали заключенные перемирия. И король, естественно, не упускал случая жестоко наказать чиновников, капитанов и даже простых крестьян и горожан, сражавшихся на стороне этих мятежников.

Во время своего первого военного похода, будучи дофином и командующим королевскими войсками, он захватил 8 июля 1437 года, после осады, длившейся не больше недели, Шато-Ландон, который еще удерживали англичане. Вопреки мнению своих капитанов, он велел повесить английских солдат, а в назидание толпе — обезглавить на городской площади французов, уличенных в «сочувствии» врагу; таких оказалось много. Впоследствии, кажется, он уже не был так суров: например, при взятии Монтеро, где после скорого суда были казнены только наиболее скомпрометировавшие себя представители знати; тогда он явно ограничился тем, что придал некую видимость законности обычному сведению счетов. Но в сентябре 1441 года, под Крейлем и Мобюиссоном, приведенный в ярость долгим сопротивлением англичан, которые сражались две недели подряд, он решил заставить их заплатить дорогую цену и не давать пощады. Множество людей были убиты сразу или в погребах и чуланах, где они прятались; прочие взяты в плен и отведены в Париж, «на хлебе и воде, скованные по двое... как свора охотничьих собак... и каждый был одет в лохмотья, и шли все босые»; там их обложили огромным выкупом или утопили в Сене на глазах у всего народа, связав по рукам и ногам, «как собак, безо всякой жалости». 15 августа 1443 года, войдя в Дьеп, дофин велел казнить всех французов, состоявших на службе у врага, а также нескольких англичан, «покрывавших его бранью» во время штурма; получилось целых триста человек из гарнизона в четыре или пять сотен.

Осадная война, во время которой враги часто находились лицом к лицу в течение дней, недель и даже месяцев, накаляла страсти и обостряла желание отомстить гораздо больше, чем обычные сражения между двумя линиями всадников. Не все люди, втянутые в это невеселое предприятие, были бойцами; они наблюдали за действиями друг друга, перекликались, перебрасывались насмешками и оскорблениями. Они использовали всевозможные приемы, даже нечестные, жестокие: огонь, артобстрел, подкопы и глухая блокада — с одной стороны; неожиданные вылазки в противоположный лагерь во время отдыха, засады, метание камней с крепостных валов — с другой. Может быть, некоторые капитаны слышали о боях между итальянскими городами во времена войн гвельфов и гибеллинов, когда оскорбительные выкрики, попытки подорвать решимость противника демонстрацией силы и выставить его в смешном виде шутовскими спектаклями были частью военного искусства. В те времена осажденные сбрасывали со стен нечистоты и протухшее мясо, чтобы вызвать эпидемии. Во всяком случае, капитаны знали, что их люди, маясь от безделья и безысходности, не получив трофеев, страдая от холода, а порой и от голода, несущие серьезные потери, думали лишь о том, как отыграют-ся во время штурма на тех, кому недостало ума уступить раньше. Завоеванный город, выломанные ворота, дома, отданные на разграбление, беззащитные женщины и дети — это было лучшим полем для торжества, грабежа и насилия, чем обычное поле битвы вечером после победы.

У современников эти долгие осады вызвали более сильный и длительный отклик, нежели столкновения между отрядами конников или лучников. Почти у всех осад был ужасный конец: победители врывались в город, который так долго их дразнил; командиры не пытались их сдержать и даже опережали события, отдавая тотчас исполнявшиеся приказы, — это было наградой солдатам и поучением другим, кто вздумал бы сопротивляться слишком долго. Мужественное сопротивление расценивалось тогда победителями не как военный подвиг, доблестный поступок, достойный уважения, а как преступное упорство. За победой следовало наказание.

И Карл Смелый тоже поддавался мстительной ярости: осенью 1469 года Льеж был опустошен, а его жителей преследовали даже в церквях; в 1472 году в городе Нель в Вермандуа жители, захваченные живыми, были тотчас повешены, а множеству пленников, которым не удалось убежать далеко, отрубили кисти рук. Людовик XI в 1477—1478 годах казнил столько же человек, в частности во время осады Арраса. Двадцать два или двадцать три посла, отправленных к Марии Бургундской, были перехвачены по дороге; при них нашли бумаги, а им самим отрубили головы. Бургундские гарнизоны Лилля, Дуэ, Орши и Валансьена собрали пятьсот конников и тысячу пехотинцев, которые выступили на Аррас, чтобы помочь осажденным. Жан Дайон нанес им сокрушительное поражение: из шестисот пленников одних повесили, других обезглавили, а остальным удалось бежать. Двумя годами позже, чтобы отомстить за одного капитана-гасконца, которого Максимилиан Австрийский приказал повесить, когда тот сдался взамен на обещание сохранить ему жизнь, король «велел повесить пятьдесят лучших пленников, захваченных его жандармами». Из мести и, возможно, в назидание другим, чтобы вселить ужас в жителей еще сопротивляющихся городов, он постарался превратить эти казни в настоящую демонстрацию силы. Семерых человек вздернули на том месте, где был повешен капитан короля, десять других — перед стенами Сент-Омера, еще десять — перед Аррасом, и десять — перед Лиллем; прево, которому была поручена эта работа, каждый раз сопровождали восемьсот копий и шесть тысяч вольных стрелков. Затем они отправились в графство Гин и во Фландрию, захватили семнадцать укреплений и «перебили и сожгли все, что там нашли, уведя с собой быков, коров, лошадей и прочее добро, после чего вернулись в свои гарнизоны».

Длительные осады, измены, пережитые страх и ужас, а главное — ожесточение карательных акций и повсеместные казни виновных лишь в том, что они хорошо сражались, оставляли горькие воспоминания. Более того, королевские чиновники, правители областей и городов, которые только что были взяты силой, сталкивались не только с озлоблением и жаждой мести, но и с яростным сопротивлением со стороны населения, привязанного к долгому прошлому, своим традициям, старавшегося сохранить некоторые привилегии и не желавшего терпеть над собой королевскую администрацию, которая была покруче прежних. «Французской» партии не удавалось взять верх сразу. Противников, захваченных с оружием в руках, смутьянов, бунтовавших народ и вызывавших беспорядки, должным образом карали. Прочие же, в большинстве своем мастеровые, землепашцы и виноделы, возчики и мелкие торговцы, которых было гораздо больше, все еще представляли реальную опасность, будучи враждебны к государю, который хотел, чтобы его политика аннексии проводилась четко и без задержки.