Ричард Холланд - Октавиан Август. Крестный отец Европы

Назначение всех этих предметов заключалось не только в том, чтобы привлечь к Цезарю всеобщее внимание, но и — как в случае с золотым троном, на который никому, кроме него, садиться не дозволялось — напоминать людям о присутствии Цезаря. Как замечает Вайншток, они должны были обозначать его духовное присутствие. «Все эти необычные божественные почести имели смысл лишь тогда, когда Цезарь отправился в Парфию… Пока он сражался на востоке, его власть над Римом следовало укреплять с помощью религиозных мер». Целая группа скульпторов изготовляла статуи Цезаря — чтобы разослать по всей Италии и провинциям и установить на главных площадях больших городов.

До самой смерти Цезарь продолжал забирать себе все большую и большую власть. Он уже был главнокомандующим всего римского войска — где бы оно ни находилось, и командовали им поставленные Цезарем легаты.

Цезарь назначил беспрецедентно большое количество своих сторонников в сенат, и число сенаторов доходило до девятисот; впервые в сенат вошли представители провинций, расположенных за пределами Апеннинского полуострова.

Цезарь взялся распределять государственные доходы и создал систему, впоследствии переросшую в первую постоянную «общественную службу»: до сих пор отдельные магистраты приглашали своих клиентов и рабов, создавая временные формирования, которые распускались, как только у хозяина истекал срок должности.

По мнению заговорщиков, планировавших убить Цезаря, он намеревался и дальше прилагать все усилия, дабы выбить у сената титул царя. По Риму разошелся слух, что некий родственник Цезаря, Луций Аврелий Кота, собирается 15 марта (то есть в иды) заявить сенату, что, согласно Сивиллиным книгам — собранию древних пророчеств, — завоевать Парфию сможет лишь царь. Дело в том, что Цезарю требовалось стать царем до 19 марта, то есть до того, как он отправится в поход на Парфию.

Вечером 14 марта Цезарь отлично пообедал, а после беседовал со своими приближенными — Марком Лепидом и Децимом Брутом. Он спросил у них, какую смерть они бы предпочли. И Децим, собиравшийся завтра убить Цезаря, и Лепид стали обсуждать разные виды смерти. Ни один не согласился с Цезарем, который предпочитал умереть внезапно. Ночью его жене Кальпурнии приснился плохой сон, и она решила, что мужу небезопасно идти на назначенное на утро заседание сената. Цезарь уже собирался уступить ей и остаться, но Децим убедил его, что он станет посмешищем, если не пойдет на заседание из-за дурного сна, приснившегося жене.

Антоний шел рядом с Цезарем; вместе со свитой они приблизились к огромному театру Помпея, где ждали сенаторы. Старый друг Антония — Требоний, который полгода назад уговаривал его участвовать в заговоре, прошагал вперед и отвел его в сторону, якобы желая обсудить какие-то важные вопросы, не имеющие отношения к предстоящим событиям. Пока они стояли у входа и разговаривали, Цезарь вошел внутрь. Диктатор сел, и его окружили заговорщики, отгородив от остальных сенаторов. Один из заговорщиков, Тиллий Кимвр, стал просить его за своего сосланного брата. Он схватил Цезаря за одежду, словно умоляя, а на самом деле — чтобы обнажить шею.

Каска вынул кинжал и нацелился Цезарю в горло; тот, поняв, что происходит, отклонился, и кинжал попал в грудь. Диктатор вскочил, вырвался из рук Каски и оттолкнул его. Но было уже поздно. Ему в бок всадили другой кинжал. Цезарь сопротивлялся, словно загнанный зверь, он пытался отвести клинки убийц голыми руками. Кассий воткнул кинжал ему в лицо, Брут — в пах, прочие — в спину и бока. И человек, который мгновение назад был властелином всего западного мира, пал в крови у подножия статуи Помпея. Великой мечте пришел конец.

Пока тело Цезаря лежало у ног статуи Помпея и двадцать три раны его источали кровь, сенаторы, не принимавшие участия в заговоре, спешно убегали в страхе за свою жизнь. Убийцы уговаривали их остановиться. Размахивая окровавленными клинками, они кричали, что никому не причинят вреда, что они лишь спасли свободу и их целью был только диктатор. У дверей не прекращалась давка. Среди шума и суеты один из заговорщиков пытался даже произнести оправдательную речь, обращаясь к сенаторским спинам. Другие тщетно упрашивали Цицерона присоединиться к ним. Этого выдающегося государственного деятеля убийцы предусмотрительно в заговор не вовлекали. Однако, по мнению заговорщиков, он и сам втайне мечтал о конце тирании Цезаря, готового уничтожить республику единственно ради своего ненасытного честолюбия. Так думали все. Но Цицерон был слишком умен, чтобы рисковать головой, тут же прилюдно взяв сторону Брута и Кассия. Он оказался не менее резвым, чем прочие сенаторы, которые рвались к дверям, не слишком-то заботясь о своем достоинстве.

И вот стихли вдали панические вопли: «Бежим!», «Запирайте двери!», а убийцы растерянно замерли в пустом и тихом зале, не зная, как быть дальше: ведь им не удалось заручиться немедленной поддержкой остальных в том, что они совершили.

Брут не строил планов по захвату власти. Достаточно всем узнать о смерти тирана, полагал он, и все честные республиканцы немедля одобрят их деяние. Кассий убеждал его не совершать ошибки и не оставлять в живых Марка Антония, но Брут не мог примирить свою — довольно избирательную — совесть еще и с этим убийством. Достаточно того, что он предал человека, пощадившего ему жизнь в битве при Фарсале. Здесь он явно считал себя правым. Ведь предательство по отношению к благодетелю можно в крайнем случае оправдать стоящей выше личных интересов необходимостью восстановить республиканские свободы — по примеру своего предка, Брута, который почти пять столетий назад сверг последнего римского царя.

Не зная, что делать после того, как сенаторы столь проворно проголосовали ногами, Брут сложил с себя символическое руководство и предоставил все дальнейшему течению событий. Одно было несомненно: заговорщикам не следует оставаться на месте преступления. Убийцы не получили одобрения сената, на которое столь слепо и легкомысленно рассчитывали, и теперь утешались пустой надеждой, что смогут убедить в правильности своего поступка общественность. Вместе с тем они понимали, в какое невыгодное положение поставили себя столь вопиющим убийством, совершенным у всех на глазах. Ведь каждый знает, кто они такие и где их найти. Не лучше ли было бы прежде посоветоваться с Цицероном? Марк Антоний, который во время всеобщей паники скрылся, теперь уже, вероятно, собирает против них все государственные силы. Как единственный уцелевший консул он автоматически становится на время главой государства — согласно республиканской конституции, которую они же и защищали. Не попытается ли он, в духе Цезаря, сделаться постоянным правителем? Еще опаснее была угроза, исходившая от Лепида, начальника конницы и официального заместителя диктатора. Отныне он лишился должности, потому что с гибелью Цезаря ему стало некого замещать; но попробовал бы кто-нибудь сказать это находящимся под командованием Лепида войскам; его пять тысяч или больше воинов — все как один преданные Цезарю — стояли лагерем неподалеку от городских стен, на острове на Тибре.