Ричард Холланд - Октавиан Август. Крестный отец Европы

Октавиан ехал впереди войска. Он вошел в Рим в сопровождении только охраны; конных солдат он отправил вперед — предупредить горожан, что не причинит им вреда. Три легиона, охранявших столицу, перешли к нему, а один из командиров, Корнут, покончил с собой, упав на меч. Жители выбегали из домов и целыми толпами шли приветствовать Октавиана. Он направился прямиком в храм Весты, где прятались его мать и сестра Октавия. В этот волнующий миг они обнялись с облегчением и радостью. Сенаторы, которые теперь опасались за свою безопасность, спешили к Октавиану, желая выказать ему расположение.

Цицерон, предусмотрительно договорившись о встрече через посредников, уверил Октавиана, что лично предлагал сенату его кандидатуру на должность консула. День у обоих выдался тяжелый. Октавиан не без иронии заметил, что из всех друзей Цицерон пришел к нему последним.

Через двадцать четыре часа разыгрался настоящий фарс. Прошел слух: Четвертый и Марсов легионы, которые ранее отделились от войска Антония, снова перешли на другую сторону — на сей раз на сторону сената, так как не хотят идти против отечества. Ночью собрался сенат и отправил магистрата Аквилия Красса в Пиценум — набрать еще легионеров. Цицерон приветствовал сенаторов у дверей, а узнав, что слух ложный, быстро сел в носилки и удалился.

Октавиан, когда ему рассказали, посмеялся, но на всякий случай переместил свое войско на открытое пространство за стенами города, на Марсово поле. К нему привели Аквилия Красса, который пытался проскочить, переодевшись рабом, и Октавиан его помиловал, во всяком случае, до поры.

Теперь, когда город был в его руках, Октавиан продемонстрировал приверженность — ставшую потом для него характерной — букве республиканского закона, хотя он часто нарушал его дух. Чтобы заплатить своим войскам, он залез в государственную казну; ведь сенат некогда проголосовал за эти выплаты, пусть даже потом решение отменили. Затем Октавиан демонстративно вышел из города, показывая тем самым: выборы происходят без всякого давления. Октавиана и его двоюродного брата Квинта Педия выбрали консулами. Они вступили в должность 19 августа, за месяц до того, как Октавиану исполнилось двадцать. Пишут, что когда он опять вошел в Рим и стал приносить богам благодарственную жертву, над ним показались двенадцать коршунов, как некогда над Ромулом, легендарным основателем Рима.

Октавиан начал быстро укреплять позиции и готовить почву для планируемого союза с другими цезарианцами, чьи силы были собраны на границах Италии. Он закрепил усыновление, проведя его согласно закону через куриатские комиции. Отныне никто не мог сомневаться в его праве носить имя Цезаря, и, кроме того, Октавиан становился патроном большого количества вольноотпущенников своего приемного отца, среди которых было немало богатых. В их обязанности входило помогать Октавиану деньгами как своему патрону.

В качестве консула Октавиан председательствовал на заседаниях суда, где заочно осуждались все, имевшие отношение к заговору против Цезаря — не только те, кто вонзил в него кинжал, но и те, кто просто знал о заговоре, — даже если в иды марта в Риме их не было. Всех признали виновными. Только один судья нашел в себе смелость проголосовать за оправдание; тогда он уцелел, но позже был проскрибирован, и его постигла та же участь, что и убийц. Далее сенат в угоду Октавиану отменил постановления, в которых Антоний, Лепид, Планк и Долабелла объявлялись врагами. Правда, в последнем случае это уже не имело смысла: Долабелла покончил с собой, попав в плен к Кассию; он боялся, что Кассий замучает его до смерти, как сам он замучил Требония.

В течение четырех месяцев после мутинских событий Октавиан вел сложную и опасную игру, и вел с немалым для его возраста искусством и не меньшей отвагой. Требовалось большое мужество, чтобы после бегства Антония и до его объединения с Лепидом вот так открыто бросить вызов сенату. Если бы войско Антония разгромили, у Октавиана не осталось бы вероятных союзников, даже Цицерона. Рональд Сайм по этому поводу замечает: «Если бы Кассий и Брут явились в Италию со своими семнадцатью легионами, его «отец» Цицерон без малейших угрызений совести объявил бы юношу врагом государства». Октавиан к тому времени уже исчерпал бы свою полезность: восстановил республику на условиях, приемлемых для Цицерона и Брута; самому Октавиану пришлось бы довольствоваться ролью, устраивающей этих двоих. Учитывая их характеры и характер Октавиана, подобную ситуацию разрешила бы только его смерть. Тот же Кассий его бы и убил. И Октавиана не спасли бы его восемь легионов, даже самых преданных.

Октавиана предупреждал не только Панса, но и сам Антоний — в письме, которое написал ему и Гирцию во время осады и которое Цицерон читал сенату. Антоний сравнивал Цицерона с ланистой, заставляющим две группы гладиаторов сражаться друг с другом, даже если они — части одного отряда. «Ему удалось обмануть тебя теми же искусными речами, какими он обманул Цезаря». Теперь-то Октавиан убедился в правоте Антония. Он написал письма и Антонию, и Лепиду и поздравил их с тем, что больше они не носят клеймо врагов государства. Два старших полководца, уже находившихся в пути, поздравили его с консульством и заверили в своей дружбе и поддержке. Лепид и Антоний нуждались в Октавиане почти так же, как он в них.

На исходе лета молодой консул отправился на север — вместе с теперь уже законным и хорошо оплачиваемым войском — чтобы совершить следующий важный шаг к самой вершине.

Октавиан не желал идти на риск; не желал этого и Антоний. Их представители разработали для переговоров сложную процедуру: каждому из полководцев предстояло выдвинуться с пятью легионами на противоположные стороны реки Лавиний у Мутины и встать недалеко от берегов на виду другу друга. Ранним осенним утром, выполнив этот непростой и небыстрый маневр с участием пятидесяти тысяч человек, два полководца — каждый в сопровождении трехсот охранников — приблизились к мостам, ведущим на небольшой островок посреди реки, и стали ждать, пока Лепид и его люди обыщут остров на предмет спрятанного оружия. Закончив проверку, Лепид махнул своим красным плащом, и по этому сигналу Антоний и Октавиан двинулись по мостам, оставив сопровождающих за пределами слышимости.

Октавиан, хотя и самый молодой, занял, как действующий консул, место посередине. Антоний и Лепид уселись по бокам, и весь остаток дня они провели, обсуждая дела; надо полагать, еды и вина у них было припасено в изобилии. На следующее утро так же, под защитой своих легионов, они возобновили совет, и весь день прошел в ожесточенных спорах; каждому пришлось в той или иной степени отойти от первоначальных позиций. Можно не сомневаться, что Лепид, присутствовавший скорее на птичьих правах, поддерживал не Октавиана, а своего нового командира. К утру третьего дня судьба Римской державы была решена на пять лет вперед — на больший срок не получалось.