Ричард Холланд - Октавиан Август. Крестный отец Европы

Встреча с Секстом вылилась в одну из самых необычных в истории мирных конференций. Октавиан и Антоний ждали на берегу морского курорта Байи, глядя на северную оконечность Неаполитанского залива, и к ним, а потом мимо них с пиратской скоростью несся флагман Помпея. Собственная безопасность явно заботила Секста превыше всего; он не доверял никому и уж точно не доверял таким же, как он, римским аристократам. Он и сам только что приказал убить своего главного офицера Стация Мурка и попытался (безуспешно) свалить вину на его рабов, для убедительности приказав всех распять.

Под наблюдением Секста вблизи Путеол в морское дно недалеко от берега вбили столбы, послужившие опорами для двух деревянных помостов. Помосты расположили на таком расстоянии друг от друга, чтобы можно было разговаривать, но перепрыгнуть было нельзя. Октавиан и Антоний расположились на ближайшем к берегу помосте, рядом со своим войском, выстроившимся на суше. Секст и Либон (тогда еще шурин Октавиана) уселись на другом, в нескольких ярдах от флагмана, готовые в любой миг взойти на него и скрыться за горизонтом.

Первая встреча окончилась ничем. Секст хотел войти в триумвират — четвертым участником или же вместо Лепида. Октавиан не согласился. Он знал, что Секст слишком вспыльчив и не особенно щепетилен. Более того, Секст ненавидел Октавиана как преемника человека, который погубил его отца, убил брата и лишил семью имущества. Они ни за что не смогли бы править вместе. Обе стороны решили сделать перерыв и поговорить со своими советниками. Среди советников Секста были сопровождавшие его мать Муция и жена Юлия. Обеим дамам, по всей вероятности, не терпелось вернуться в римское общество, возобновить знакомство с бывшими друзьями. Они сильно настаивали на примирении.

Переговоры возобновились. Секст желал получить некий эквивалент налога — огромный выкуп за то, что он прекратит блокаду, не станет трогать чужие суда и принимать беглых рабов. Ему оставили еще на пять лет те острова, которыми он уже владел, включая Сицилию, Сардинию и Корсику; кроме того, Антоний передавал ему на этот же срок Пелопоннес, полуостров на юге Греции. Солдатам Секста пообещали столь же выгодные условия отставки, как и солдатам триумвиров — тем из них, кто не был рабом, — а примкнувшим к нему беглым рабам пообещали свободу. Секст получал денежную компенсацию за земли отца и мог избираться на консульство, равно как и выбирать будущего консула. Ему следовало убрать с материка свои войска и возобновить подвоз зерна с островов в столицу.

Много важнее для будущего страны была договоренность, что все изгнанники, нашедшие убежище у Помпея, не только смогут вернуться на материк, но и получат компенсацию.

Когда с помоста прозвучало это решение, среди солдат по обеим сторонам началось настоящее безумство. По словам Диона, они так ликовали, что в ответ загудели горы, самой высокой среди которых был спящий Везувий. Люди прыгали с кораблей в море, и те, кто стоял на берегу, тоже бросались в воду — им навстречу. Родственники и друзья, которых разлучила гражданская война, обнимались прямо в воде, на берегу же люди пришли в такое неистовство, что в давке погибли несколько человек.

В число тех, кому позволили вернуться, не входили уцелевшие убийцы Юлия Цезаря. Проскрибированные получали четверть стоимости конфискованного имущества, а остальные — полную компенсацию.

Итак, людям, носившим самые древние и прославленные римские фамилии, предстояло скорое возвращение в родной город. Наученные опытом изгнания, они теперь большей частью предпочитали подавить искушение и не противодействовать новому цезарианскому правительству, пусть даже поначалу и отказались его поддерживать. Некоторые присоединились к Октавиану, чтобы помочь ему восстановить расшатавшуюся державу. Другие попросились на службу к Антонию и отправились с ним на восток. То было и в самом деле завершение целой эпохи, но следующая пока еще не началась.

Миротворцы решили отметить успех несколькими пирушками и бросили жребий, кому первому принимать гостей. Честь эта досталась Сексту, и он пригласил триумвиров отобедать на флагманском корабле. Вино лилось рекой; Антония поддразнивали по поводу его отношений с Клеопатрой, и тут Менодор, захватчик Сардинии, сказал на ухо Сексту: стоит, мол, начальнику молвить слово, и он, Менодор, обрубит канаты, чтобы корабль мог отплыть, а когда они удалятся на безопасное расстояние, то спокойно убьют и Октавиана, и Антония. Секст несколько минут размышлял, а потом сказал Менодору, что тому следовало действовать самостоятельно, не говорить ему, — тогда бы Сексту не пришлось нарушать торжественную клятву. А так он не может дать согласие, не поставив под удар свою честь.

Эту сцену пересказывают снова и снова — уже два тысячелетия — как один из моментов, когда история могла пойти по другому пути: «А что было бы, если?..» Однако тут возникает вопрос: чего мог достичь Помпей убийством Антония и Октавиана? Не имея надежных союзников, он никоим образом не смог бы захватить власть: войско состояло большей частью из цезарианцев. Он продержался бы в лучшем случае несколько месяцев, а потом жаждущие мести войска вымели бы его с островов, за которые он пока еще цеплялся. Секст потерял бы финансовые преимущества, полученные во время переговоров, равно как и шанс стать членом новой правящей династии — через свою дочь.

Как уже вошло в обычай на подобных дипломатических переговорах, для укрепления союза сторон, подписавших Путеольский договор, решили использовать брачные узы. Дочь Секста, трехлетняя Помпея, внучка Либона, доводившегося пока еще Октавиану шурином, была обещана в жены Марцеллу — сыну Октавии от покойного первого супруга и, стало быть, пасынку Антония и племяннику Октавиана.

Шептал Менодор на ухо Сексту те слова или нет, но Октавиан на пиру отделался только похмельем. Оба головореза отплыли к себе на Сицилию, а несостоявшиеся жертвы вернулись в Рим, чтобы принять народную благодарность за избавление страны от голода.

Эти необычные мирные переговоры имели и еще одно последствие. Октавиан впервые в жизни влюбился — да так глубоко, что готов был, казалось, на любые безумства, чтобы заполучить свою молодую возлюбленную. Звали ее Ливия Друзилла. Она была замужем, имела двухлетнего сына и носила второго ребенка. Муж ее, ранее проскрибированный изгнанник, носил три имени, которые навек запечатлелись в истории: Тиберий Клавдий Нерон. Именно его гены, а не Октавиана и не Юлия Цезаря, будут преобладать среди правящей династии Римской империи.

Увенчавшаяся браком любовь Октавиана к девятнадцатилетней Ливии показала, что закон последовательности незапланированных событий, который помог его карьере, теперь начал действовать и в личной жизни. Благодаря соглашению, заключенному триумвирами и Секстом, Ливия вместе с мужем вернулась в Рим еще до конца лета. Меньше двух лет назад она была беженкой и едва ускользнула от преследовавших ее солдат Октавиана. Клавдию Нерону каким-то образом удалось бежать из Перузии, когда город сдался, — вероятно, под видом простолюдина. В противном случае его казнили бы как отступника, как казнил и других оптиматов, чьи призывы к милосердию победителя встречали один ответ: «Moriendum esse!» — «Ты должен умереть!»