Майор Массар - Шпионки в Париже

– Из Берлина вы приехали в Париж, проехав через Бельгию, Голландию и Англию. Мы были в состоянии войны. Что вы собирались делать у нас?

– Я хотела перевезти мою мебель из отеля в Нёйи.

– Пусть, но потом вы поехали на фронт, где остались на семь месяцев, потому что вы присоединились к госпиталю в Виттеле.

– Это правда. Я хотела, оставшись в Виттеле, где я не была медицинской сестрой, посвятить себя бедному русскому капитану, капитану Марову, который ослеп. [Встречаются также написания Марцов и Маслов] Я хотела искупить грехи своей разгульной жизни, посвятив себя облегчению недуга несчастного офицера, которого любила. Даже только одного единственного человека, которого я любила.

Факт кажется точным. Капитан Маров, русский офицер, сильно пострадал, и Мата, кажется, испытывала к нему настоящую привязанность. Она о нем нежно заботилась и давала ему деньги. Этот офицер, по словам графа Игнатьева, который о нем знал, был в то время в монастыре и якобы был ранен в начале войны.

Я всегда вижу перед собой Мату Хари, прямо на скамье подсудимых. Очень высокая, стройная, лицо узкое, как лезвие ножа, внешность порой жесткая и неприятная, несмотря на ее красивые голубые глаза и правильные черты.

В ее голубом платье, с очень глубоким декольте, со шляпой-треуголкой, кокетливо военной, она не испытывало нехватки в элегантности, но абсолютно была лишена грации, что казалось удивительным для танцовщицы. Она была настолько немецкой и по форме, и по сердцу…

Сильнее всего в ней поражали ее полный решимости вид и сильный ум, который она постоянно демонстрировала.

Она не отрицала ничего, в чем ее упрекало обвинение, и у нее был ответ на все. Она любила объявлять себя порочной. Когда ее называли Мессалиной, она не вставала на дыбы; она оспаривала только одно обвинение: куртизанка – да, а шпионка – нет.

У Маты Хари была очень оригинальная психология. Мужчиной для нее был только офицер любого звания и любой национальности.

– Все, кто не офицеры, – провозглашала она, – меня не интересуют. Офицер – существо особое, кто-то вроде артиста, живущего на свежем воздухе среди разрывов снарядов, и всегда одетого в соблазнительный мундир. Да, у меня были многочисленные любовники, но все они были красивые солдаты, храбрецы, всегда готовые сражаться и одновременно всегда любезные и галантные. Для меня офицер составляет особую породу. Я никого не любила, кроме офицеров, и меня никогда не интересовало, был ли он немецким, итальянским или французским.

Это странное направление мысли, цинично продемонстрированное танцовщицей, было, возможно, высказано ею, чтобы польстить военным, заседавшим в трибунале. Но оно спровоцировало только чувство отвращения.

– Давайте вернемся к вашему активному существованию, – сухо сказал ей полковник, председатель суда. В Виттеле вы узнали о многом, и вы не прекратили переписку с Амстердамом. Ваши действия породили подозрения, вы почувствовали за собой слежку, испугались и быстро вернулись в Париж.

Полковник продолжал:

– Вы посещали офицеров, летчиков. Вы были очень близки с некоторыми из них, и эти храбрецы видели в вас честную женщину. Именно на подушке вы узнавали о местах, где мы собирались высадить во вражеском тылу агентов, собирающих для нас сведения. Вы потом сообщили эти точные сведения немцам, и они, таким образом, смогли расстрелять много наших солдат.

– Это верно, что с фронта я переписывалась со своим любовником, который был уже не в Берлине, а в Амстердаме. Это не моя вина, что он был начальником разведывательной службы, но я ему не сообщала ничего.

Этот ответ, значение которого следует оценить, показывает линию защиты, использованную шпионкой.

Председатель военного трибунала затем задал ей вопрос, который был намного серьезнее, чем другие.

– Когда вы были на фронте, вы знали о приготовлениях к наступлению 1916 года?

– Я узнала с помощью друзей, офицеров, которые готовились к чему-то, это точно. Но даже если я бы хотела, я не смогла бы проинформировать немцев, и я их не предупредила, потому что не могла.

– Между тем вы всегда переписывались с Амстердамом при помощи дипломатической миссии, где были получены ваши письма, которые вы, как считается, писали вашей дочери.

– Я писала, я это признаю. Но я не посылала сведений.

– У нас есть доказательства противоположного. Мы знали, по крайней, мере, кому вы писали.

Услышав это утверждение, танцовщица побледнела. Она догадалась, что французам удалось «подсмотреть» в почтовый ящик дипломатической миссии, и она не стала продолжать.

Доказательство, что Мата Хари информировала врага о приготовлениях к наступлению, доказательство ее измены было установлено через ее переписку.

Судьи заявили об этом в своем приговоре.

– Разумеется, как театральная женщина, как же я могла не привлекать внимание. Это совсем естественно, что за мной следовали…

– В Париже вы видите, что за вами следят все больше и больше. Вокруг вас сжимается кольцо. Вы знаете, что можете быть арестованы. И как раз в это время, вы, встревоженная, собираетесь встретиться с руководителем разведки и предлагаете ему взять вас в его службу. Это – средство, к которому прибегают все шпионы, предвидя свой арест.

– У меня были прекрасные связи, и у меня больше не было много денег. Ничего особенного в том, что я предложила свои услуги на пользу Франции.

– Да, потому что немцы не могли вам в этот момент послать больше денег из их фонда. Но они не медлили, чтобы доставить вам десять тысяч марок дипломатической миссией…

– Это были деньги моего друга.

– Вашего друга, главы разведки. Наконец, вот вы шпионка на службе Франции. Что же вы делаете?

– Я дала сведения главе Второго бюро о местах на берегу Марокко, куда немецкие подводные лодки собираются выгрузить вооружение, очень значительные и очень полезные сведения…

– Ах! И откуда же вы взяли эти сведения? Если они были точны, значит, вы были в прямых отношениях с врагом. Если они были неверны, это потому, что вы нас обманывали.

В этот раз полковник нанес прямой удар обвиняемой, которая забормотала, зашаталась в тот момент, потом собралась с силами и, красная от гнева, воскликнула:

– В конце концов, я сделала все, что могла, для Франции. Мои сведения были хороши. Я не француженка, и я вам ничем не обязана… Вы пытаетесь меня запутать, а я – только бедная женщина, и, для офицера, вы не любезны…

Тогда, правительственный комиссар Морне, с теплым голосом, с благородным жестом, почти склоняясь к Мате, сказал.:

– Мы защищаем нашу страну, мадам, простите нас!

Танцовщица, удивленная, осталась озадаченной, затем, пытаясь скрыть свое беспокойство, приняла высокомерную позу: