Валерий Шумилов - Живлй меч или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

К чему бы это неверскому проконсулу так неосторожно заявлять о себе перед всей Европой (с огромным риском для собственного будущего!) своими разрушениями церквей, огромными контрибуциями на богачей, а позднее и расстрелами «врагов народа» – противников Нового мира! картечью из пушек? И при этом не оставлять себе ни монеты из награбленного в церквях богатства, – нет, бывшего церковного учителя Фуше, когда он первый во Франции начал кампанию дехристианизации, могло двигать только одно – вдохновенное ощущение конца Старого мира (то есть почти что конца света !) и ожидаемое вступление страны как раз в тот самый мир, о котором вещали древние апостолы и первые христианские праведники.

Потому что санкюлот Иисус пришел в мир…

Только-только в Париже был принят декрет о новом календаре, устанавливающий начало французской эры «с основания Республики» год назад – 22 сентября 1792 года, декрет, нанесший самый сильный удар по католической религии за все время революции, как уже через несколько дней 10 октября 1793 года (декрет о новом календаре был принят 5 октября) в Невере выходит знаменитая прокламация Фуше об уничтожении крестов, статуй святых и религиозных вывесок, находящихся «на дорогах, площадях и во всех публичных местах», а также о запрещении отправления религиозных культов вне храмов. Но Фуше этого мало – в прокламации приказывается уничтожать даже надгробные памятники (вместо них будут воздвигаться статуи сна), и вот, наконец, – самое главное – у входа на кладбище должна будет помещаться следующая надпись: «Смерть – это вечный сон».

По приказу бывшего ученика ораторианцев присягнувшим священникам во главе с неверским епископом Толе запрещается появляться в священнических облачениях вне своих храмов, «куда отныне они заточаются», но они обязаны принимать участие в организованных Фуше гражданских празднествах.

Наконец, следует самое «иезуитское» постановление неверского проконсула: все священнослужители департамента в течение месяца должны жениться или усыновить ребенка. По всей провинции идет ограбление церквей: митры, напрестольные покровы, иконы сжигаются, изображения святых разбиваются на месте, золото и драгоценности из церковной утвари конфискуются и отправляются в Париж. Сам новоявленный первосвященник Фуше (здесь он предвосхищает роль первосвященника Робеспьера на Празднике Верховного существа через семь месяцев) разъезжает во главе огромного кортежа по городам департамента и, как и полагается «пророку от революции», неистовствует «словом и делом»: разбивает молотком многочисленные придорожные распятия и статуи, заключает гражданские браки прямо на рыночных площадях, организовывает различные гражданские церемонии (вроде шествия в честь старых людей в Мулене) и при этом беспрерывно произносит прочувственные речи о благодетельной бедности и постыдном фанатизме.

– Граждане! Стыдно сейчас быть богатым!

…Эти торжественные слова Фуше, размноженные им в листовках и прокламациях, разносятся по всей Франции. Вся страна знает и восхищенно повторяет проповедь неверского проконсула.

Фуше даже приказывает во вверенной ему провинции выпекать только один сорт хлеба – «хлеб равенства», продаваемого по мизерной цене в три су за ливр (компенсация выплачивается за счет налога с богатых). Восхищенный этим новым «революционным причастием» и другими деяниями апостола равенства Фуше, департаментский архиепископ Лоран публично отказывается от сана, срывает с себя облачение и, надев на голову красный колпак, призывает прихожан вернуться к истинной вере – свободе…

Примеру Фуше (а может быть, и по собственной инициативе) начинают следовать и другие проконсулы. Народные представители в департаменте Нижняя Шаранта Лекиньо и Леньело «совершают чудо», как они сами пишут в донесении Конвенту: они переименовывают приходскую церковь Рошфора в Храм Истины, отчего тут же на их глазах восемь католических священников и один протестантский пастор, просветившись «истиной братства», отрекаются от сана и свое отречение скрепляют клятвой сожжения «в наполненной ладаном вазе своих священнических грамот». Впрочем, как признаются далее Лекинио и Леньело, «бывшие» священники остаются и дальше отправлять свои обязанности, но только уже как проповедники великих «философских и республиканских истин». «Мы идем от одного чуда к другому, граждане, товарищи наши, – с удовлетворением завершают свое донесение комиссары, – и скоро мы будем испытывать лишь сожаление, что нам не осталось больше делать никаких чудес».

Подобное же чудо (и не одно!) совершает и народный представитель в департаменте Сомма Андре Дюмон. Священникам, которых он называет не иначе как «черными зверями», он приказывает перенести все воскресные богослужения и церковные праздники на «республиканские выходные» – десятый день декады, а нарушивших его предписание арестовывает.

Напуганные фанатизмом дехристианизатора Дюмона священники проявляют куда меньший фанатизм и соглашаются на все условия комиссара. Так, еще в начале октября в церкви Аббевиля в присутствии почти двух тысяч человек происходит трагикомическая сценка, дошедшая до нас в изложении самого комиссара. Хотя речь шла всего лишь о вступлении в должность двух конституционных священников, Дюмон пользуется «разоблачительным» моментом. Поднявшись на «кафедру истины» (бывшую церковную), он произносит гневную филиппику, направленную против двух стоявших здесь же «шарлатанов» (дальше цитируем самого Дюмона): «Я показал народу, насколько он был одурачен священниками, этими арлекинами и клоунами, одетыми в черное и разыгрывающими перед народом кукольные комедии; я вскрыл все, что они делают – занимаются шарлатанством с целью выманивать деньги. Я выразил надежду, что вскоре все исповедальни, подобно дворянским гербам, будут преданы сожжению. Я сказал, наконец, что не верю в республиканские убеждения людей, называющих себя священниками для того, чтобы обманывать народ, я смогу назначить этих двух лиц на должности только в том случае, если они последуют за мной на трибуну для изложения своего мировоззрения».

«Клоуны и арлекины» от Иисуса Христа остаются на высоте профессии (все-таки церковная школа!). Не колеблясь, они тоже всходят на «кафедру истины» и объявляют, что представитель народа Дюмон «изложил великие истины и что действительно нет никакой религии, кроме религии разума и сердца». После этого обе стороны открывают объятия друг другу, Дюмон обменивается с прослезившимися священниками братскими поцелуями. Распорядившись о переплавке всей медной церковной утвари в пушки, комиссар покинул собрание, и, как он пишет в своем донесении, весь город следовал за ним под несмолкаемый гром аплодисментов и крики «Да здравствует Конвент!» и «Мы спасены!».