Режин Перну - Алиенора Аквитанская

Вот тогда Ричард и попросил привезти мать. Аббат Тюрпене вызвался сопровождать ее; перед отъездом она поручила настоятельнице Фонтевро, Матильде, известить о случившемся Беренгарию и Иоанна Безземельного.

При Ричарде был его капеллан, Милон, аббат Пенский, чье аббатство он восстановил; в привычках Ричарда было щедро помогать всем религиозным учреждениям, и, несмотря на все его заблуждения и безудержные страсти, он никогда не переставал ходить в церковь. Теперь, перед лицом смерти, этот необузданный человек, познавший все виды распутства и даже все пороки, проявил удивительное спокойствие. Он исповедовался во всех своих грехах и попросил причастить его Телом и Кровью Христовой, — он не осмеливался получать причастие со времен своего возвращения из Святой Земли, потому что не мог победить ненависть, которую испытывал к королю Филиппу. Но теперь всякая ненависть угасла. Ричард простил короля Франции, простил своего убийцу, которого призвал к себе в палатку и которому даровал жизнь. Он раскаивался в том, что нарушил перемирие во время поста, приказав штурмовать замок, и объявил, что в наказание за свои непомерные грехи готов оставаться в Чистилище до дня Страшного Суда. К вечеру он скончался на руках у матери, попросив перед смертью похоронить его сердце в Руанском соборе, а тело — в аббатстве Фонтевро.

И вот уже по дорогам во все стороны скачут гонцы, чтобы известить близких короля. Один из этих вестников, посланный в Нормандию, направлялся в Бодрей, где находился Вильгельм Маршал. Это было накануне Вербного воскресенья; Вильгельм собирался лечь спать, когда ему сообщили о появлении гонца с роковой вестью. Снова одевшись, он тотчас отправился в Нотр-Дам-де-Пре, где жил тогда архиепископ Кентерберийский Губерт Вальтер. Его тоже только что известили о болезни короля.

— Понимаю, — воскликнул архиепископ, увидев гостя в столь поздний час, — понимаю, что привело вас: король умер. На что нам теперь надеяться? Не на что, потому что кроме него я не вижу ни одного человека, способного защитить королевство. Я готовлюсь увидеть, как французы на нас нападут и никто не сможет оказать им сопротивления.

— Следовало бы, — сказал Маршал, — как можно скорее выбрать ему преемника.

— На мой взгляд, — ответил архиепископ, — мы должны остановить свой выбор на Артуре Бретонском.

— Нет, это был бы неудачный выбор, — возразил Маршал. — У Артура всегда были плохие советники, он нрава гордого и недоверчивого. Если мы поставим его королем, он навлечет на нас неприятности, поскольку не любит англичан. Давайте посмотрим на графа Иоанна. По совести сказать, это наиболее близкий наследник земель своего отца и своего брата.

— Маршал, — спросил архиепископ, — вам этого хочется?

— Да, это его право. Сын ближе к земле своего отца, чем племянник.

— Маршал, будет так, как вы пожелали, но говорю вам: никогда и ни в чем вам не придется так раскаиваться, как в этом поступке.

— Пусть будет так, но я остаюсь при своем мнении.

Тем временем, на следующий день, в Вербное воскресенье, 11 апреля 1199 г., Алиенора вернулась в Фонтевро, чтобы отдать сыну последний долг. Гуго, святой епископ Линкольнский, пропел над ним заупокойную мессу, ему помогали епископы Пуатье и Анжера; рядом с королевой были аббат Тюрпене, Лука, который ни на минуту не оставлял ее во время поездки, и Петр Милон, аббат Пенский, который причащал ее сына перед смертью.

Для Алиеноры смерть Ричарда означала крушение всех надежд. Любимый сын ушел в расцвете лет, в сорок один год, не оставив наследника. Он никогда особенно не считался с королевой Беренгарией, но, пока он был жив, можно было надеяться, что рано или поздно у них родится ребенок, который обеспечит будущее династии Плантагенетов. Этого не случилось, нет — жестокая судьба преследовала королевство. Не сбылись ли зловещие предсказания, тяготевшие над анжуйским родом? Пять сыновей — и из всех пятерых в живых остался лишь последний, легкомысленное создание, слабое и ненадежное, способное на что угодно, кроме того, чтобы достойно носить корону. Приходила ли Алиеноре в голову мысль оставить его наедине с самим собой и своими подданными и еще больше затвориться в уединении Фонтевро? Могла ли она еще энергично и с пользой действовать в свои семьдесят семь лет, не лучше ли было теперь, когда у нее был отнят смысл жизни, окончательно удалиться от мира? Если такая мысль ее и посещала, Алиенора, несомненно, отогнала ее, как худшее из искушений. Смерть Ричарда поразила ее в самое сердце, но жестокий удар одновременно пробудил в ней разум королевы, ее второй натуры, и, похоже, тем более сильный, что отныне ею руководило не честолюбие. Надо было поддержать, передать дальше то, что существовало прежде; вот в чем заключалась роль женщины — и для того, чтобы исполнить эту роль, ей следовало действовать, найти верное на то время решение, предусмотреть, если потребуется, завтрашний день; ни возраст, ни усталость, ни огромное горе, свалившееся на нее в старости, не могли заставить Алиенору отказаться от этого.

В тот самый день, когда она присутствовала на торжественных похоронах сына, Алиенора сделала Фонтевро еще один дар — «ради упокоения души ее дражайшего господина, короля Ричарда» — надо сказать, что в написанных ею грамотах Ричард всегда остается carissimum, «дражайшим», тогда как Иоанн именуется всего лишь dilectum [25] Дорогой, любимый, любезный (лат.). — обычный термин, простая формула вежливости. Так вот, для того, чтобы любимый сын мог раньше, благодаря молитвам монахинь, добиться Божьего прощения, — именно это было сказано в грамоте, — она дарит им сто анжуйских ливров в год, и эти деньги предназначаются монахиням на одежду.

В ближайшие дни за этим последовало множество даров и пожертвований того же рода: аббатству Нотр-Дам в Тюрпене Алиенора подарила пруд в Ланже, сообщив в документе, что «она присутствовала при кончине своего дражайшего сына, короля, который, после Бога, во всем полагался на нее, и что она хочет, чтобы его воля была исполнена. Она будет следить за этим с материнской заботой и особенно рассчитывает на помощь аббата (Луки), присутствовавшего, говорит она, при болезни и кончине ее дорогого сына, короля, и более кого-либо другого принимавшего участие в этих событиях». Приближенные ее сына были осыпаны благодеяниями. Адам, повар короля, и Жанна, его жена, получили разнообразную собственность в Англии, кроме того, были подтверждены те дары, которые они получили от «ее дражайшего сына, Ричарда, — да упокоится его душа навеки с миром»: его кравчий Ингеран (Ангерран) получил деревню в Англии, и мы еще много раз впоследствии увидим, как в составленных Алиенорой документах будут появляться таким образом имена слуг Ричарда, — как, например, некоего Рено де Марена, которому она пожаловала пекарню в Пуатье «за верную службу нам и нашему доброй памяти сыну, королю Ричарду». То же было и с Роже (еще один повар), Генрихом Берневалем, или со старой Агатой, воспитательницей королевских детей, которая получила манор в Девоншире.