Лин Паль - Все тайны Третьего Рейха

Лицо партии — ее эмблема, так справедливо рассудил новый партиец. Выбрать эмблему — выбрать будущее. Тут Гитлеру помогло чутье художника. Сам он рассказывал о творческих муках такими словами: «Удачный партийный значок может послужить первым толчком, который пробудит интерес к новому движению у сотен тысяч людей.

С разных сторон нам предлагали белый цвет. Это было неприемлемо для нас, ибо мы ни в какой мере не хотели отождествлять наше движение со старой империей или, вернее сказать, с теми трусливыми партиями, которые видят свою единственную политическую цель в восстановлении старого режима. К тому же белый цвет вообще не является цветом, увлекающим массу. Он подходит для добродетельных старых дев и для всевозможных постных союзов, но не для великого революционного движения нашего времени, ставящего себе целью совершить величайший переворот.

Другие предлагали нам черный цвет. Черные краски недурно символизируют современное положение вещей, но зато они совершенно не выражают внутренних тенденций, заложенных в нашем движении. Затем черный цвет тоже не увлекает массы.

Бело-синие цвета, сами по себе с эстетической точки зрения очень недурные, исключались уже потому, что эти цвета являются официальным символом одного из отдельных германских государств, к тому же не пользующегося особой популярностью ввиду партикуляристских тенденций. Да и это сочетание цветов не давало сколько-нибудь ясного представления о целях нашего движения. То же самое относилось и к черно-белым цветам. О черно-красно-золотом флаге не могло быть и речи.

Черно-бело-красные цвета были неприемлемы по соображениям, указанным уже раньше, по крайней мере, в их прежнем виде. Это сочетание красок, вообще говоря, безусловно лучше всех остальных. Это самый могущественный аккорд красок, который вообще только возможен. Я лично все время выступал за то, чтобы так или иначе сохранить старые цвета, ибо они для меня как для солдата не только были святыней, но и казались мне с эстетической точки зрения наиболее художественными. Тем не менее, я вынужден был отклонить все бесчисленные проекты, присылавшиеся мне со всех концов молодыми сторонниками движения, поскольку все эти проекты сводились только к одной теме: брали старые цвета и на этом фоне в разных вариациях рисовали мотыгообразный крест.

В качестве вождя я не хотел с самого же начала опубликовать свой собственный проект, ибо допускал, что кто-нибудь другой предложит столь же хороший, а может быть и лучший проект, чем мой. И действительно один зубной врач из Штарнберга предложил совсем не плохой проект, близкий к моему проекту. Его проект имел только тот единственный недостаток, что крест на белом круге имел лишний сгиб.

После ряда опытов и переделок я сам составил законченный проект: основной фон знамени красный; белый круг внутри, а в центре этого круга — черный мотыгообразный крест. После долгих переделок я нашел, наконец, необходимое соотношение между величиной знамени и величиной белого круга, а также остановился окончательно на величине и форме креста. Удачный партийный значок может послужить первым толчком, который пробудит интерес к новому движению у сотен тысяч людей.

Поздним летом 1920 г. наш партийный флаг впервые увидел свет. Он превосходно подходил к молодому нашему движению. Он был нов и молод, как само наше национал-социалистическое движение. Новое невиданное дотоле знамя производило могучее агитационное влияние. Это был действительно достойный символ! Перед нами не только сочетание всех красок, которые мы так горячо любили в свое время. Перед нами также яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего нового движения. Красный цвет олицетворяет социальные идеи, заложенные в нашем движении. Белый цвет — идею национализма. Мотыгообразный крест — миссию борьбы за победу арийцев и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антисемитским и антисемитским и останется. Спустя два года, когда наши дружины разрослись и охватывали уже много тысяч штурмовиков, возникла необходимость выработать для этой молодой организации еще один новый символ победы: специальный штандарт. Проект штандарта я тоже выработал сам, а затем передал его одному золотых дел мастеру Тару для исполнения. С тех пор штандарт тоже принадлежит к числу победоносных символов нашего движения».

Эту оду свастике Гитлер написал в ландсбергской тюрьме. Спустя 20 лет свастика из отвлеченных древних символов превратилась для большинства людей в своего рода отметину национал-социализма. Знак, который у прошедших Вторую мировую войну вызывал только воспоминания о годах кошмара. Хотя — по сути — Гитлер не изобрел ничего нового. Он просто выбрал правильный символ.

В первые годы членства в партии Гитлер еще не претендовал на власть в ней. Он вел себя скромно и корректно. Он очень старался понравиться. Подружившийся с ним журналист Дитрих Экхарг не видел в Гитлере никакой угрозы. Напротив, он находил Гитлера забавным, называл его «маленьким смешным человеком». Потом он очень сблизился с более молодым товарищем по партии. От этого времени сохранились его записи, которые озаглавлены «Диалоги с Адольфом Гитлером».

О чем беседовали эти двое?

Наверно, о многом.

Но в «Диалогах» речь идет не о судьбе партии, они обсуждают опасности, которые исходят от мирового еврейства. Насколько точно передает Экхарт слова Гитлера, вопрос открытый, вполне вероятно, он вкладывает в уста своего друга собственные мысли — вряд ли Гитлер был столь начитан в религиозной литературе, что цитировал Библию, Талмуд и исторические сочинения на эту тему дословно. Но то, что эти разговоры велись о евреях, — факт показательный. Гитлера весьма волновал этот вопрос. Собственно, его позиция с 20-х годов мало изменилась, она только стала более непримиримой. Но характерно, что уже в те годы Гитлер видел в евреях только зло, которое необходимо искоренить, причем для обоснования этой позиции он приводил разные нелестные для евреев примеры из истории: «…мы можем прочесть у Страбона, что уже в его время, около рождения Христа, на обитаемой земле уже не было места, где бы не преобладали евреи. И Страбон пишет четко, что не просто жили, а именно преобладали! За несколько десятков лет до этого Цицерон, который был в это время очень большим человеком, внезапно сорвался в своей широко известной защитительной речи в Капитолии, когда он вдруг указал на огромное влияние и всепроникновение евреев: „Тише! Тише! Я хочу, чтобы меня слышали только судьи. Иначе евреи вовлекут меня в такую переделку, какую они сотворили со многими другими уважаемыми людьми. У меня нет никакого желания служить им дальнейшей пищей“.