Лин Паль - Все тайны Третьего Рейха

Фюрер намерен вызвать к себе Шпеера сегодня пополудни и поставить его перед очень серьезной альтернативой: либо он должен приспособиться к принципам ведения современной войны, либо фюрер откажется от сотрудничества с ним. С большой горечью он говорит, что лучше бы ему сидеть в доме призрения или уползти под землю, чем поручать строить себе дворцы сотруднику, который подводит его в критическую минуту. Фюрер готов обрушиться на Шпеера с невероятным гневом. Я думаю, что в ближайшие дни Шпееру от него не поздоровится. Более всего фюрер хотел бы, чтобы Шпеер прекратил свои откровенно пораженческие разглагольствования. Шпеер также был в числе тех, кто выступал против выхода из Женевской конвенции. Правда, среди них был и Борман. Сейчас Борман тоже далеко не в лучшей форме. В частности, по вопросу о радикализации наших методов ведения войны он занял совсем не ту позицию, какой я от него, собственно, ожидал. Как я уже подчеркивал, этих людей следует считать наполовину бюргерами. Может быть, они и мыслят по-революционному, но действуют далеко не так. Теперь же к власти нужно привести революционеров. Я обращаю на это внимание фюрера, однако фюрер говорит мне, что в его распоряжении очень немного таких людей.

31 марта

Мне просто больно видеть, какое плохое физическое состояние у фюрера. Он говорит, что уже почти не спит, что беспрерывно загружен работой и что его совершенно изматывает необходимость постоянно взбадривать и приводить в чувство своих слабонервных и бесхарактерных сотрудников. Могу себе представить, насколько все это утомительно и хлопотно. Фюрера мне просто жаль, особенно когда я вижу его в таком состоянии. И все же я не могу отказаться от своей обращенной к фюреру настоятельной просьбы как можно быстрее выступить перед народом. Но в этом случае ему придется дня на два-три отказаться от военных совещаний. Сейчас самое важное — чтобы он снова воодушевил народ; остальное я тогда возьму на себя.

9 апреля

Положение на фронте в этот день такое, какого еще не было. Мы фактически потеряли Вену. Противник осуществил глубокие вклинения в Кёнигсберге. Англо-американцы находятся на подступах к Брауншвейгу и Бремену. Короче говоря, если посмотреть на карту, то можно увидеть, что Рейх тянется узкой длинной кишкой от Норвегии до озера Комаккьо. Мы потеряли области, имевшие важнейшее значение как источники продовольствия и центры военной промышленности. Фюрер должен теперь как можно скорее развернуть наступление наших войск в районе Тюрингии, чтобы нам хотя бы перевести дух. Во всяком случае, мы не сможем свободно дышать сколько-нибудь продолжительное время, имея в распоряжении нынешний потенциал».

Далее, после 10 апреля, в дневнике записей нет. Геббельсу стало не до дневника.

Последние тексты, которые он оставил, — письмо сыну Магды от первого брака Харальду и дополнение к завещанию Гитлера, первое датировано 28 апреля, второе — днем позже.

«Мой дорогой Харальд! — писал он, обращаясь к пасынку. — Мы сидим, окруженные в бомбоубежище фюрера в имперской канцелярии, и боремся за нашу жизнь и за нашу честь. Каков будет исход этой борьбы, знает лишь один Бог. Но я уверен, что, живыми или мертвыми, мы выйдем из нее с честью и славой. Мне почти не верится, что мы снова когда-нибудь увидимся. Так что это, вероятно, последние строки, которые ты получишь от меня. Я надеюсь, что ты, если переживешь эту войну, будешь достоин своей матери и меня. Для воздействия на будущее нашего народа вовсе не нужно, чтобы мы остались живы. При известных условиях ты будешь единственным, кто продолжит традицию нашей семьи. Делай это всегда так, чтобы нам не пришлось стыдиться. Германия переживет эту войну, но только в том случае, если у нашего народа перед глазами будут примеры, на которые он сможет равняться. Такой пример хотим дать мы. Ты можешь гордиться, что имеешь такую мать. Вчера вечером фюрер подарил ей золотой партийный значок, который он многие годы носил на своем пиджаке, и она это заслужила. Перед тобой в будущем стоит только одна задача — показать себя достойным той тяжелейшей жертвы, которую мы собираемся и исполнены решимости принести. Я знаю, что ты это сделаешь. Не допусти, чтобы тебя сбил с толку шум, который поднимется во всем мире. Ложь в один прекрасный день рухнет, и над ней снова восторжествует правда. Это будет час, когда мы будем стоять над всем чистыми и незапятнанными, такими, какими всегда были наша вера и наши стремления.

Прощай, мой дорогой Харальд! Увидимся ли мы когда- нибудь снова — Бог знает. Если мы не встретимся, то гордись всегда тем, что принадлежишь к семье, которая и в несчастье до последнего момента осталась верной фюреру и его чистому, святому делу.

Всего хорошего, шлю самые сердечные приветы.

Твой отец».

Дополнение к завещанию Гитлера он написал уже после самоубийства фюрера и Евы Браун, чтобы объяснить мотивы собственного поступка.

«Фюрер приказал мне в случае крушения обороны имперской столицы покинуть Берлин и войти в назначенное им правительство в качестве ведущего его члена.

Впервые в жизни я категорически отказываюсь выполнить приказ фюрера. Моя жена и мои дети тоже отказываются выполнить его. Иначе — не говоря уже о том, что мы никогда бы не могли заставить себя покинуть фюрера в самую тяжелую для него минуту просто по человеческим мотивам и из личной преданности, — я в течение всей своей дальнейшей жизни чувствовал бы себя бесчестным изменником и подлым негодяем, потерявшим вместе с уважением к себе уважение своего народа, которое должно было бы стать предпосылкой моего личного служения делу устройства будущего германской нации и германского Рейха.

В лихорадочной обстановке предательства, окружающей фюрера в эти критические дни, должно быть хотя бы несколько человек, которые остались бы безусловно верными ему до смерти, несмотря на то что это противоречит официальному, даже столь разумно обоснованному приказу, изложенному им в своем политическом завещании.

Я полагаю, что этим окажу наилучшую услугу немецкому народу и его будущему, ибо для грядущих тяжелых времен примеры еще важнее, чем люди. Люди, которые укажут нации путь к свободе, всегда найдутся. Но устройство нашей новой народно-национальной жизни было бы невозможно, если бы оно не развивалось на основе ясных, каждому понятных образцов. По этой причине я вместе с моей женой и от имени моих детей, которые слишком юны, чтобы высказываться самим, но, достигнув достаточно зрелого для этого возраста, безоговорочно присоединились бы к этому решению, заявляю о моем непоколебимом решении не покидать имперскую столицу даже в случае ее падения и лучше кончить подле фюрера жизнь, которая для меня лично не имеет больше никакой ценности, если я не смогу употребить ее, служа фюреру и оставаясь подле него.