Габриэль Городецкий - Роковой самообман

Все эти расчеты дали толчок к заключению соглашения. Советская политика по существу всегда была взвешенной Realpolitik {41} 41 Политика реальности (нем.). {42} 42 О реализме сталинской внешней политики см. с. 355–356 Заключения. . Сталин долго колебался, как обычно при формулировании внешней политики. В таких условиях могли возникнуть различные оппозиционные фракции. Главными оппонентами Литвинова, а следовательно, и системы коллективной безопасности были Молотов и Жданов. Их изоляционистские взгляды, однако, были направлены на ограждение Советского Союза от войны, неминуемо грозившей вспыхнуть в Европе, а не на поиски выхода революционной энергии {43} 43 На этом убедительно настаивает Дж. Хаслам (The Soviet Union and the Struggle for Collective Security in Europe, 1933–1939. London, 1984). См. также: Pons S. Stalin e la guerra inevitable, 1936–1941. Torino, 1995. . Сталин всегда использовал те возможности, какие появлялись в данный момент. Почти все 30-е гг. он был привержен идее коллективной безопасности, стараясь спасти Советский Союз от военной катастрофы, пока не разочаровался в этой идее в конце десятилетия. Учитывая его вполне понятные и постоянные подозрения о возможности примирения Англии с Германией, сомнительно, чтобы Сталин видел в пакте как таковом железную гарантию для западных границ Советского Союза. Он не вел ни к «скрепленному железом и кровью» братству с Германией, ни к возрождению давно забытой мечты о неудержимой экспансии.

Нейтралитет вряд ли можно истолковать как прелюдию к мировой революции, как требовала доктринерская интерпретация ленинской «пораженческой» позиции в империалистической войне. Он служил более земным интересам Советского Союза: не дать втянуть СССР в войну и обеспечить благоприятные условия для послевоенных переговоров о будущем Европы. Различным коммунистическим партиям было поручено всячески препятствовать распространению войны на Турцию и Юго-Восточную Европу {44} 44 О подобной опасности см. ниже, с. 115–120. . Предпосылка, лежавшая в основе советской внешней политики, была та, что Советский Союз «имеет достаточно "лебенсраум" у себя» {45} 45 АВП РФ. Ф. 077. Оп. 20. П. 109. Д. 3. Л. 15–17. Протокол встречи Шаронова, советского посла в Будапеште, с Рашичевым, югославским представителем в Будапеште, 11 янв. 1940. См. также: Коминтерн и вторая мировая война. М., 1994. Т. I. С. 122–124. ИККИ о войне на Балканах, 28 сент. 1939 г.; 1939: The Communist Party of Great Britain and the War / Ed. by J.Attfield, S.Williams. London, 1984; Childs D. The British Communist Party and the War, 1939–1941: Old Slogans Revived // Journal of Contemporary History. 1977. Vol. 12. № 12. . Объяснения, данные Сталиным не кому иному, как Председателю Коминтерна Димитрову, о причинах, заставивших его подписать пакт с немцами, лишены всяких идеологических соображений. Суть их — решительное нежелание становиться «наемником» Англии и Франции. Хотя можно усмотреть идеологическую перспективу в том, как он оправдывал раздел Польши, спрашивая со свойственным ему цинизмом: «Что плохого, если в результате расчленения Польши мы сможем распространить социалистическую систему на новые территории и народы?» Однако этот тонкий флер прикрывал чисто стратегические советские интересы, а также стремление побыстрее закончить войну, прежде чем Советский Союз окажется вовлеченным в конфликт {46} 46 Дневник Димитрова. 7 сент. 1939 г. См. также: Фирсов Ф.И. Архивы Коминтерна и внешняя политика СССР 1939–1941 гг. // Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 25. .

Поскольку Димитров упорно держался ортодоксальной идеологической парадигмы, Сталин вмешался лично, чтобы подчинить деятельность Коминтерна требованиям советской внешней политики. Сталин и Жданов не оставили Димитрову иллюзий по поводу революционного потенциала войны. Ему дали понять, что «в первую империалистическую войну большевики переоценили ситуацию. Все мы ринулись в атаку очертя голову и ошиблись! В тогдашних условиях это можно понять, но не простить. Сегодня мы не можем снова стоять на позициях, которые большевики занимали тогда» {47} 47 Коминтерн и вторая мировая война. Т. I. С. 88–89, 99 — 101, 113–114. См. также описание встречи в дневнике Димитрова, 25 окт. 1940 г. . Благодушие первых дней войны мгновенно уступило место озабоченности после того, как Красная Армия столкнулась с препятствиями в начале войны с Финляндией осенью 1939 г. Пламенные революционные лозунги сменились странными выкладками типа: «Действия Красной Армии тоже вносят вклад в мировую революцию». Вместо роли ледокола, прокладывающего дорогу мировой революции, перед Красной Армией ставилась задача «примирить Финляндию с Правительством Советского Союза» {48} 48 Дневник Димитрова. 21 янв. 1940 г. .

Суворов поднялся на волне возмущения, характеризующего ныне отношение российских историков к событиям 1939 г. Но их негодование порождено соображениями морального порядка и направлено на секретные протоколы, вызвавшие раздел и захват Польши и оккупацию Прибалтийских стран {49} 49 См., напр.: Альтернативы 1939-го; Риббентроп — Молотов; Bezymensky L. The «Secret Protocols». P. 75–86. . Сталин воспользовался предоставленной войной возможностью расширить, как он считал, долгосрочные национальные интересы Советского Союза. По существу они были направлены на отведение Советскому Союзу роли великой европейской державы после пересмотра Версальского договора и возмещение обид, накопленных российской дипломатией со времен Крымской войны. Моральное осуждение не принимает во внимание трезвое наблюдение, сделанное Тедди Улдриксом, ведущим специалистом по советской внешней политике, что «Кремль проводил дипломатический курс, не согласующийся ни с моралью, ни с идеологией. Политика Москвы, как и политика демократических государств, не отличалась ни чистотой и благородством, ни дьявольским коварством» {50} 50 Uldricks T. Evolving Soviet Views of the Nazi-Soviet Pact // Labyrinth of Nationalism: Complexities of Diplomacy / Ed. by R.Frucht. Columbus, Ohio, 1992. P. 331–360. .

С началом войны в Лондоне с тайным удовлетворением смотрели на Советский Союз и Германию как на партнеров по другую сторону баррикады. Англичане, заметил Р.А.Батлер, заместитель парламентского секретаря в Форин Оффис, «гордый народ и словно радуются, когда весь мир идет на них войной» {51} 51 FO. 371. 24855. N1523/1523/38. 11 марта 1940. . Сбывающееся пророчество, что Германия и Советский Союз объединятся в войне против Англии, основывалось на существовании двух скорее потенциальных, чем реальных, опасностей. Первая — вред, наносимый советским военным экспортом в Германию английской тактике ведения войны, заключавшейся в установлении эффективной экономической блокады. Однако, невзирая на действительный объем подобной торговли (историки все еще ведут дебаты по этому поводу), стоит отметить, что Уайтхолл не склонен был преувеличивать ее значение {52} 52 Public Record Office, Cabinet Papers (Далее — CAB). 66/2; 66/3. WP(39)90; WP(39)134. 13 и 20 нояб. 1939. См. также весь файл: FO. 371. 24851. N7181/38. . Министерство военной экономики также прекрасно отдавало себе отчет в том, что, объявив экономический бойкот Советскому Союзу, Англия лишит его свободы маневра и повысит его зависимость от торговли с Германией. В конечном итоге Форин Оффис соглашался, что, даже если русские захотят пожертвовать партнерством с Германией, Англия не в состоянии предоставить им адекватную экономическую компенсацию {53} 53 FO. 837/1098. 25 апр. 1940. .