ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.

[147]

«Не бог весть какие стихи, – удрученно подумал Лежен. – Он что, читал их Демулену? Тогда понятно… Хотя смысл, конечно, в них…»

– Именно смысл, а не изощренность стиля в искусстве важна для истинного республиканца. Зачем искусство, которое не воспитывает добродетель? – перебил мысли Лежена Сен-Жюст. – А чем же ты мне тогда ответил, насмешник Камилл? Тем «бастильским» летом [148]? Почти тем же, чем ты ответил вчера Максимилиану в Люксембурге – не пожелал даже понять! Но я не буду, подобно тебе, составлять памфлеты над трупами своих врагов. Когда ты, подобно святому Дени, понесешь свою голову в собственных руках (как я тебе и обещал) и уже не сможешь сам составить памфлет на случай собственной смерти, я не буду смеяться над тобой, как ты смеялся над Бриссо [149], нет, – я, с твоей точки зрения, всегда такой холодный и серьезный, лишенный иронии и носящий свою голову на плечах, словно святые Дары, посмеюсь над всеми нами, – вот как переменились роли автора поэмы «Органт» и издателя «Революции во Франции и Брабанте»!… Потому что мне на все…

На мгновение Сен-Жюст замолк, а затем заговорил снова, и Лежен понял, что он обращается сам к себе от имени кого-то другого. По ответам он понял, что Антуан повторяет что-то давным-давно написанное…

«- Это вы, господин де Сен-Жюст , автор поэмы «Органт»?

– Да, гражданин Демулен .

– Вы достаточно испорчены для своего возраста.

– А может быть, достаточно мудр.

– Что такое сделали вам люди, чтобы разжечь в вас столь желчную сатиру?

– Я хотел им понравиться.

– Откуда эти злые намеки?

– Я писал с людей; тем лучше, если я добился сходства.

– Вы ведете подкоп против королей.

– Я люблю истинных пастырей своих народов, но ненавижу тиранов. Я не виноват, если все короли – тираны.

– Вы попираете ногами установления самые священные.

– Эти установления пали, они более не священны, они презренны.

– Ваш Карл Великий – это же король Людовик; ваша Кунегонда – это же королева Антуанетта.

– Это вы сказали.

– Ваша обезьяна Этьен Перонн – это же шевалье Дюбуа.

– Уважайте мою обезьяну.

– Ваш Пепин – это же граф д’Артуа, он купил несколько лет назад лошадь за 1700 луидоров, эту лошадь звали Пепин, и…

– И Пепина звали лошадью… (Хотя – стоп! Теперь даже мне не вдохнуть жизнь

в эти давно ушедшие тени Старого мира, вроде дореволюционного фаворита двора Дюбуа и бежавшего зайцем из Франции брата короля! Или вы все-таки еще что-то хотите сказать, мэтр Камилл?)

– Вы позорите Генеральные штаты. Вы не боитесь?…

– Не боюсь. Ни-че-го.

– Какое ужасное богохульство царит в вашей книге!

– Молитесь за меня Верховному существу!

– Что за портрет королевы!

– Что за оригинал!

– Что за памфлет против Парламента, театра и Академии!

– Что за памфлет против здравого смысла эти три учреждения!

– Что за ужасную картину вы нарисовали! И во имя чего?

– Да вы смеетесь, гражданин Демулен !

– Не боитесь ли вы, мэтр Антуан, что вас ославят свиньей, а может быть, свинья и есть мэтр Антуан?

– Вероятно.

– Но вас поджарят.

– А мне наплевать…» [150]

Наступившая тишина заставила Лежена поежиться. Минуту он стоял, раздумывая, но потом все же решился и толкнул находившуюся перед ним дверь.

И вздрогнул. Сен-Жюст стоял прямо перед ним. Сейчас его красивое лицо с правильными классическими чертами напоминало маску: длинные черные брови жесткой чертой сходились к переносице, и так чересчур тонкая и бледная кожа от постоянной ночной работы последних дней приобрела серо-землистый оттенок, под глазами залегли тени. Сейчас эти серо-стальные глаза безжалостно вонзались в Лежена по контрасту с губами, которые все еще дрожали в иронической усмешке.

Не успев ничего сказать, Лежен молча протянул папку. Сен-Жюст почти брезгливым движением выхватил ее из рук агента и швырнул в кресло, стоявшее рядом. А затем, развернувшись всем корпусом к зеркальному трюмо, вернулся, по-видимому, к своему прежнему занятию, которым только что занимался, разговаривая сам с собой, – начал взбивать и разглаживать свои надушенные локоны, ниспадающие ему на шею.

– Ты вовремя, – наконец заговорил Сен-Жюст после продолжительного молчания, все так же стоя спиной к собеседнику и глядя на себя в зеркало. – Я как раз репетировал вслух речь, которую завтра произнесу в Конвенте и окончание которой ты, наверное, услышал. Она касается столь тревожащего всех процесса заговорщиков, возглавляемых Дантоном. Мир в нашей республике наступит лишь с падением его головы. И я сделаю это. Но для этого мне нужен ты. Ты уже знаешь о сегодняшнем доносе Лафлотта?

– Да, – не задумываясь ответил Лежен. – Хотя я не уверен, что он говорит правду. Скорее всего, доносчик просто хочет спасти свою шкуру.

– И в твоей папке, – Сен-Жюст медленно повернулся к Лежену, причем сделал это сразу всем корпусом, не поворачивая головы, – тоже говорится об этом письме Лафлотта?

– Да, гражданин, – Лежен наконец-то пришел в себя, поняв, что от него хотят. – Бывший посланник Республики во Флоренции Лафлотт вот уже пять дней находится в Люксембургской тюрьме, откуда недавно забрали Дантона и его группу, в одной камере с генералом-роялистом Дийоном, бывшим членом Учредительного собрания и приятелем Камилла Демулена. Как уверяет гражданин Лафлотт, генерал, к которому примкнул также бывший представитель народа Симон, поделился с ним своими опасениями, что Комитеты, боясь народного восстания, вызванного процессом Дантона, могут

устроить в тюрьмах резню заключенных, и поэтому надо приготовиться к сопротивлению. Между тем, как это следует далее из письма, «угроза восстания» была всего лишь оговоркой Дийона и Симона для того, чтобы привлечь на свою сторону Лафлотта. На самом деле поднять восстание вокруг трибунала собирались они сами, подкупив для этого толпу народа. Для этой цели жена Демулена уже якобы передала Дийону в тюрьму тысячу экю для подкупа надзирателей. Заговорщики намеревались освободить своих руководителей прямо на скамье подсудимых, затем распространить восстание на весь Париж, перебить оба Комитета и провозгласить Дантона диктатором.

– Донос этого негодяя позволит нам завершить процесс над «снисходительными» в двадцать четыре часа – подсудимые, связанные с заговорщиками, оскорбившими национальное правосудие, будут лишены права голоса.

– Честно сказать, я сомневаюсь в показаниях Лафлотта. Может быть, Люсиль Демулен и передавала деньги в тюрьму, – а что еще можно ждать от отчаявшейся женщины, – ведь она безумно влюблена в своего Камилла! – но ведь ее просто могли водить за нос с целью получения кругленькой суммы Дийон или даже тот же Лафлотт.