Сергей Скибин - История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы

Тынянов Ю.Н. Архаисты и Пушкин / В кн.: Ю.Н. Тынянов. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 40.

Термин слово-сигнал предложено В.А. Гофманом в статье «Литературное дело Рылеева». См.: Рылеев К.Ф. Полное собрание стихотворений. М., «Academia», 1934. С. 49–53.

В такой огласовке часто можно встретить в русской поэзии имя Байрона.

Рылеев К.Ф. Думы / («Литературные памятники»). М., 1975. С. 7.

Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. VII. С. 80.

«Северные цветы на 1825 год». СПб., 1825. С. 55.

Пушкин А.С. Т. Х. С. 149.

Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. Х. С. 44.

О романтических поэмах Пушкина в связи с поэмами Байрона см. в главе «А.С. Пушкин».

О повестях А.А. Бестужева (Марлинского) см. в разделе «Русская повесть в эпоху романтизма».

Устрялов Н.Г. Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Ч. 1–5. СПб., 1831–1834.

Все басни Крылова цитируются по изданию: Крылов И.А. Басни / («Литературные памятники»). М. – Л., 1956.

См. об этом: Серман И.З. Крылов-баснописец // Иван Андреевич Крылов. Проблемы творчества. Л., 1975. С. 274. См. там же анализ басен «Лягушки, просящие Царя» и «Водолазы».

И.А. Крылов в воспоминаниях современников. М., 1982. С. 174.

Архипов В. И.А. Крылов. Поэзия народной мудрости. М., 1974. С. 39.

Н.И. Гнедич. Несколько данных для его биографии по неизданным источникам. Сообщил П. Тихонов. СПб., 1884. С. 75.

Иван Андреевич Крылов. Проблемы творчества. Л., 1975. С. 220.

Гоголь Н.В. Собр. соч. В 6 т. Т. 6. М., 1953. С. 167.

Гоголь Н.В. Собр. соч. В 6 т. Т.6. М., 1953. С. 167

В баснях следует различать мораль и житейскую мудрость. Житейская мудрость выводится из обстоятельств рассказа, мораль – из общечеловеческих правил или нравственных понятий, которых держится баснописец.

Лессинг Готхольд Эфраим. Драмы. Басни в прозе. М., 1972. С. 473.

Аббат Баттё. Начальные правила словесности. Т. 2. СПб., 1803. С. 34–35.

Библиографические и исторические примечания к басням Крылова. СПб., 1878.

Тот же стихотворный размер использовали А.П. Сумароков (трехстопный, как у Крылова, хорей) и Ю.М. Нелединский-Мелецкий (четырехстопный хорей).

Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959. С. 278–279.

В новейшей научно-популярной и критической литературе сделаны странные, часто искажающие авторский замысел и его исполнение, попытки унизить Чацкого и возвысить его антагонистов и противников. Например, А.П. Ланщиков («Горе от ума» как зеркало русской жизни. – «Литература в школе». 1997, № 5) укоряет Чацкого за смешение петербургского с французским. Чацкий, по его мнению, воюет не с Фамусовым и Молчалиным, а с православно-патриотической Москвой: «За три года праздных скитаний из души юного народолюбца выветрился весь дворянский демократизм особого московского замеса; если князь Тугоуховский глух клинически, то Чацкий глух душевно». В «новаторском» переворачивании смысла комедии А.П. Ланщиков не одинок. Его предвосхитил А. Баженов (Треугольник «Горя». – «Литературная учеба». 1994. Кн. 5), который в заслугу Грибоедову поставил некое покаяние: «Он первый нашел в себе мужество для покаяния». Выдуманное А. Баженовым «покаяние» состоит в следующем: Грибоедов, оказывается, раскритиковал, высмеял и назвал «безумцем самого критика-разрушителя», т. е. Чацкого, о котором «теперь сказали бы интеллигента». Далее автор написал про «гибель» (?) Молчалина, связываемую им с двумя случайностями: наверху тихо крадется Софья, а внизу «пыхтит» сумасшедший Чацкий. Если Чацкий, по мнению автора, – разрушитель, то Софья – устроительница мира, ею владеет христианский идеал.

Аникст А. Теория драмы в России от Пушкина до Чехова. М., 1972. С. 55.

Пушкин считал, что Грибоедов «пожалел» Молчалина («недовольно резко подл») и советовал усилить эту черту.

Косвенным доказательством служат слова Софьи, которая искренно удивляется тому, что Чацкий предположил возможность брака знатной дворянки с танцмейстером («Как можно…»). Между тем сама Софья надеется на союз с Молчалиным. Препятствием служит бедность, а не происхождение.

На это обратил внимание Вяземский, посетовав на то, что Москва изображена не с надлежащей правдивостью, а только со своей отрицательной стороны.

И.А. Гурвич в статье «Утверждение ненормативной драматургии (Грибоедов)» (см.: Гурвич И.А. «Проблематичность в художественном мышлении (конец XVIII–XX вв.)» Томск, 2002), кроме влияния сентиментализма на характер Софьи, отмечает также ее морализм. Автор считает, что Чацкий для Софьи не опасный вольнодум, а злоязычник. Автор ссылается на сцену обморока Софьи и пишет, что свой обморок Софья истолковывает не как испуг влюбленной женщины, а как признак человеческого участия (можно доброй быть ко всем и без разбору). Однако из сцены ясно, что словами о человеческом участии героиня прикрывает свое подлинное чувство. Ее чувствительность – не более чем уловка влюбленной женщины. Грибоедов и здесь дает понять, что не одобряет сентиментальность.

Другой автор, Ю.В. Лебедев (см.: Лебедев Ю.В. «Загадка» «Горя от ума» А.С. Грибоедова. Время и текст: Историко-литературный сборник – СПб., 2002), не отрицая сентиментальных наклонностей Софьи, настаивает на том, что и Чацкий, и Софья – герои-романтики. По мнению Ю.В. Лебедева, «Софья ускользает от Чацкого в параллельный мир чуждой декабристскому романтизму «карамзинской» культуры, в мир Ричардсона и Руссо, Карамзина и Жуковского. Романтическому уму она предпочитает романтическое сердце. Чацкий и Софья – лучшие представители своего поколения – олицетворяют два полюса русской культуры 1810– 1820-х гг.: активный гражданский романтизм декабристов и поэзию чувства и сердечного воображения карамзинистов. Оба героя-романтика в освещении Грибоедова-реалиста терпят сокрушительное поражение, сталкиваясь с реальной сложностью русской жизни. И причины этого поражения сходны: если у Чацкого ум с сердцем не в ладу, то у Софьи – сердце с умом» (с. 53). Однако здесь было бы уместно некоторое уточнение: если Софья начиталась сентиментальных книг и прониклась сентиментальными веяниями, то, с точки зрения Грибоедова, это ложное направление ее духовного и душевного развития, наносное и чуждое русской девушке поветрие, своего рода «заблуждение» души; что же касается Чацкого, то его «романтизм» – это прежде всего житейский романтизм, отличающийся романтикой молодости, увлеченностью новыми идеями, нетерпеливостью, синонимичный наивности и неопытности. Это скорее «романтизм» поведения, а не идей. Поэтому слишком сомнительно, чтобы Грибоедов считал Чацкого и Софью «детьми больного мира, в той или иной мере пораженными вирусами общей болезни «поврежденного класса полуевропейцев»» (с. 53). Вряд ли также Грибоедов намеревался изобразить «попытки Софьи внести» в русское общество «романтически-мечтательное, сердечное начало». Драма Софьи состоит вовсе не в том, что такие попытки «бессильны», а в том, что, по Грибоедову, романтически-мечтательное начало, отнюдь не равное «сердечному», нужно не вносить в общество, а избавлять общество от него, потому что как раз сентиментальные мечтания и ложная чувствительность приводят к сердечным и иным катастрофам.