Сергей Скибин - История русской литературы XIX века. Часть 1: 1795-1830 годы

Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957.

Впоследствии эта прерогатива была отменена, и Пушкин не освобождался ни от обычной, ни от личной цензуры Николая I.

Те же мысли волновали и Лермонтова в стихотворении «Смерть поэта».

Эти, отчасти утопические, идеи не совпадали с намерениями Николая I, который, устно одобрив гуманные идеи Пушкина, отказал в их публичном, как бы от своего имени, печатном распространении под предлогом неудобства разрешить публикацию стихотворения, в котором провозглашалась хвала ему. Об этом Пушкину сообщил А.Х. Бенкендорф. Возможно, Николай I отклонил публикацию по тем соображениям, что она могла посеять в обществе нежелательные для него надежды, будто он и в самом деле решил вскорости освободить декабристов. Вероятно, и Пушкин держал в уме эту мысль, потому что публикация автором, который недавно с глазу на глаз беседовал с императором, был прощен и приближен к его особе, породила бы в обществе толки, якобы слова о «милости» санкционированы самим Николаем I, подавшим поэту идею, которую он выразил в стихах. Пушкин, видимо, хотел связать Николая I словом, а Николай I не желал быть тем же словом связанным.

Существует обширная литература в стихотворении «Арион», как русская, так и иностранная: Глебов Г.С. Об «Арионе». В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 6. М.; Л., 1941. С. 296–304; Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826–1830). М., 1967. С. 153–160; Суздальский Ю.П. «Арион» Пушкина – В кн.: Литература и мифология. Л., 1975. С. 3—21; Смирнов А.А. Романтическая концепция «судьбы поэта» в стихотворении А.С. Пушкина «Арион». «Вестник МГУ». Серия 9 (Филология). 1987. С. 8—12; Немировский И.В. Декабрист или сервилист? (Биографический контекст стихотворения «Арион») – В кн.: Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1994. С. 168–184; Раскольников Ф. Поэт и политик в пушкинском «Арионе». В кн.: Ф. Раскольников. Статьи о русской литературе. М., 2002. С. 12–20.

По поводу строки «Я гимны прежние пою» Д.Д. Благой писал: «Именно эта строка… придает стихотворению все его значение… делает его декларацией верности поэта освободительным идеям…» (Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1826–1830). М., 1967. С. 159).

См.: Раскольников Ф. Место античности в творчестве Пушкина. – В кн.: Статьи о русской литературе. М., 2002. С. 21–59.

Общение Пушкина с любомудрами (см. о них далее, в главе «Поэзия русского романтизма») и их журналом «Московский вестник» продолжалось с 1826 по 1829 г. Любомудры хотели бы видеть в Пушкине «философского» поэта в их понимании (т. е. поклонника и провозвестника идей Шеллинга), создателя «метафизической поэзии», настаивали на разрыве с Дельвигом и Баратынским, которых они критиковали, и на сближении с Языковым. Пушкин ценил поэзию Веневитинова, отметил некоторые стихотворения Шевырева, критические статьи И. Киреевского, но не порвал с Дельвигом и Баратынским. В собственном творчестве он развивал принципы «школы гармонической точности».

А.А. Долинин пишет: «Сама композиция стихотворения отчетливо выявляет эту логику натурфилософского мифа: первая строфа устанавливает «вселенские» масштабы «феномена рокового» и через сравнение с «грозным часовым» соотносит его с традиционными мифологемами (ср. известный мифологически и сказочный мотив сторожа, охраняющего волшебный предмет); вторая строфа говорит о сакральном происхождении анчара; третья строфа раскрывает сущность анчара как производителя и распространителя смертоносного яда (антитеза живительному меду, пропитывающему мировое древо в скандинавской мифологии, а также сказочной живой воде или золотым яблокам) и вписывает его в природный временной цикл; в четвертой и пятой строфах анчар представлен во взаимоотношениях с миром природы как полный антипод древу жизни; в шестой – девятой строфах рассказывается о добывании яда ценой человеческой жизни, причем резкий переход к глагольным формам совершенного вида (послал, потек, возвратился, принес и т. д.) указывает на то, что речь здесь идет – сообразно с законами мифа – о самом первом посылании к анчару, о прецеденте, от которого ведет свое начало обычная для человеческого общества практика, так сказать о первородном грехе социума» (Долинин А.А. Из разысканий вокруг «Анчара». Источники, параллели, истолкования». – В кн.: Пушкинская конференция в Стэнфорде. 1999. Материалы и исследования. Вып. 7. М., 2001. С. 25).

В титуле «князь» слышится мифическое «князь тьмы», т. е. Дьявол, Сатана. Во всяком случае отсвет «темного», антибожественного и античеловеческого начала так или иначе связан не только со звучанием слова анчар («чахлой», «часовой», «ввечеру», «прозрачною», «черный», «прочь», «туча», «дремучий», «горючий», «чуждые»), но и с теми ассоциациями, которые оно порождает («чары», «чернота»), что уже отметил Д.Д. Благой («Анчар» Пушкина. – В кн.: Академику Виктору Владимировичу Виноградову к его шестидесятилетию. Сб. статей. М., 1956. С. 99—102).

В стихотворении «Эхо» тоже подчеркнуто творческое одиночество поэта: «Тебе же нет отзыва. Таков и ты, поэт…». Позиция Пушкина трагична, но трагизм и есть норма, установленная свыше, и потому естественно, что поэт не получает отзыва. В этой фразе нет осуждения или горечи, есть только констатация факта.

См.: Гуревич А.М. «Полтава». В кн.: А.С. Пушкин. Школьный энциклопедический словарь. М., 2000. С. 153–155.

В предварительном списке стихотворений, предназначавшемся для издания 1832 г., стихотворение названо «К E.W.». Этими литерами, написанными в виде монограммы, Пушкин обозначал имя Елизаветы Воронцовой. На этом основании стихотворение относят к ней. Однако сомнительно, чтобы к Е.К. Воронцовой (1792–1889) при ее жизни Пушкин дерзнул бы отнести слова:

После текста стихотворения Пушкин поставил дату: «29 сентября 1830. Москва».

Поэт следовал за Ломоносовым, который писал: «Простив он многих знатных особ за тяжкие преступления, объявил свою сердечную радость принятием их к столу своему и пушечной пальбою».

Стихотворение было опубликовано в «Современнике» к десятилетию казни декабристов.

В своем доме (англ.).

Поводом для выпада Пушкина была скандальная история, случившаяся в связи с болезнью графа Д.Н. Шереметева. Будучи мужем его двоюродной сестры, С.С. Уваров надеялся унаследовать огромное богатство Шереметева после его смерти и с этой целью проявил неприличную поспешность: он принял меры для охраны имущества Шереметева, чтобы впоследствии, после кончины хозяина, овладеть им.