Михаил Меньшиков - Выше свободы

Боярин был тот же мужик, только побогаче. В миросозерцании, нравах, умственном развитии, религии, быте - во всем боярин был то же, что мужик, и именно в силу этого наша старая аристократия потеряла способность внушать. Народу приходилось в лице господ подражать самому себе, то есть оставаться без движения. Этим объясняется кипучая страстность, с какой сначала высшие классы, потом и средние ринулись к европейской культуре. При жажде неудовлетворенного внушения чужое худшее кажется лучше своего превосходного. Перенимаются часто смешные моды и странные, иногда вредные, обычаи. "Хоть гирше, да инше", - говорят южане, выражая присущую природе человека потребность новизны. В самой Европе богатые классы подражают обыкновенно заграничной моде. В XV веке на Западе царствовал испанский вкус, затем итальянский, затем французский и теперь английский, причем сами англичане подражают или старофранцузским, или новонемецким модам. Простой народ, прикасающийся к загранице через свою аристократию и буржуазию, непосредственно подражает этим последним. Способность принимать внушения до такой степени сильна, что превращается в потребность и даже в порок. Чисто с детскою впечатлительностью и чистосердечием простой народ подражает "взрослым" классам, перенимая от них, как дети, не только добрые, но и самые низкие внушения. Как живут, одеваются, едят, что делают, что говорят и думают "господа" - все это становится неписаным, но как бы священным законом для миллионов бедняков, все это считается образцом настоящей жизни, настоящего человека. Нередко народы, подражая в роскоши своей аристократии, доходили до последнего разорения. Чтобы приобрести заграничные ткани, утварь, лакомства, вина, машины, украшения, аристократия вычерпывала все свои средства и заставляла народ вычерпывать свои. Но кроме внешних, материальных, есть еще более губительные внушения - умственные, наития ложных взглядов, которые опутывают душу народную, как хищные лианы ствол дерева, и душат ее. Есть множество ученых суеверий, Идущих сверху вниз: может быть, и все суеверия - ученые, то есть они были когда-нибудь заимствованы народом от тех, кому народ верил и кого чтил. Возможно, что и та грубость, которой теперь заражаются аристократы от народа, есть внушение феодальных времен. Чтобы удержать мирную массу в повиновении, древним рабовладельцам приходилось в течение долгих веков применять жестокие меры, и эта жестокость отпечаталась на народном характере, по природе кротком. Ясно, какая нравственная ответственность лежит на образованном обществе. Каждая ошибка здесь глубоко печальна, так как она делается общей. Особенно бедственны ошибки в основных вопросах души человеческой: что такое Бог и что такое человек. Если аристократия вырабатывает представление о Боге как о Благом Отце, то эта мысль, передаваясь концентрическими волнами в океан народный, понесет с собой неисчислимо прекрасные последствия. Если же мысль о Боге темна и напоена страхом, как у некоторых племен, или загромождена пустыми сказками, то миллионы людей лишаются благодатного орошения света, какой дает здесь истина. Если высшие классы смотрят на человека как на существо священное, оберегаемое нашей любовью и совестью, то и весь народ проникается благородством и благоволением. Наоборот, если образованное общество не уважает личности человеческой, во всей массе народной устанавливаются нравы грубые и самое темное бесправие. Простой народ, как медиум, слепо повторяет мысли и жесты своих внушителей. От внушения истинной веры начинается жизнь истинная, то есть в существе своем блаженная. От внушений ложных начинается жизнь безумная, полная страданий.

Смертельное начало

Внушением, как доказывает опыт, не только можно измучить человека, но даже убить его. Преступника, обреченного на смертную казнь, сажали с завязанными глазами в ванну, говорили, что ему вскроют вены, и слегка царапали кожу. Он умирал от убеждения, что истекает кровью, не пролив ее ни капли. И человека, и целый народ можно довести до гибели каким-нибудь вредным внушением, например, убеждая, что народ бессилен, что он ничтожен, что он достоин презрения, что от самой природы он существо низшее. Как ни противна здравому смыслу, как ни очевидна ложь, она постепенно овладевает людьми, как истина, и сообразно с ней начинает перерождаться и самая природа человека. Народ, убежденный в своем ничтожестве, безотчетно старается оправдать это убеждение и в самом деле делается ничтожным. Так гибнут слишком долго порабощенные народы. Даже и временное порабощение вносит в дух народа тяжкие увечья. Под гнетом ужасной веры в свое бессилие он делается и действительно бессильным.

Часто говорят: "Духа не угашайте". Следует выяснить себе всю глубину этого завета. Возьмите страну в сто миллионов жителей. Жизнь ее есть ежедневная работа ста миллионов голов и ста миллионов пар рук, которых производительность всецело зависит от таинственного начала - души. Известно, с какой кипучей энергией человек работает, когда труд ему "по душе". Народ должен быть сильным, веселым, довольным, чтобы иметь мужество нести тяжелый труд изо дня в день, до скончания века. Чтобы одолеть препятствия, народ должен сознавать себя выше всяких препятствий, он должен верить в свою непобедимость, в богатырскую свою силу. На заре истории, как древний Микула Селянинович, народ был склонен чувствовать себя величайшим, какое есть на земле, могуществом: только мужик поднимал "земную тягу". Но с развитием общественности является другое самочувствие, другие внушения, зависящие от склада общества. Возьмите как два крайние типа жизни - Европу и Азию. В Европе каждый фермер - владетельная особа; на своих шести десятинах он свободен, как царь, и труд его, зависящий от его лишь воли, принимает оттенок царственный. Кругом такие же независимые соседи, и каждый глядит друг на друга, как старые аристократы, как на существо почтенное. Самое звание "человек" начинает считаться как достоинство, как почти священный сан, которому приурочены права благородства. Теперешние крестьяне на Западе и буржуа, сами того не замечая, переняли от феодальной аристократии, некогда многочисленной, высокое представление о человеке их среды, а энергия, направленная только на природу, поддерживает это гордое самочувствие. Гражданин в Европе по своим правам тот же аристократ; революции не принизили права дворянства, а лишь подняли права народа, сделав прежние привилегии достоянием общим. Отсюда возникает прекрасное внушение, которым на Западе звучит самое слово "гражданин". Это непрерывное внушение древних рыцарских добродетелей - достоинства, мужества, чувства чести, сознание долга, которому хочется служить без страха и без упрека. Звание "гражданин" не только разрешает, но как бы подсказывает инициативу для всевозможных законных деятельностей и дает стойкость выдержать каждую из них до конца. Воспитанный в уважении к себе, обвеянный уважением ближних, человек в Европе не напрасно считает себя силой: за ним стихийная поддержка всей родной земли, где он хозяин, а не слуга. Не то в Азии, где эксплуатируется не столько природа, сколько человек, где культура основана или на сословном, или на государственном порабощении масс. Здесь бесправие народное, раз установившись, начинает действовать таким же стихийным внушением, как гражданская свобода на Западе, только в обратную сторону. Там оно поднимает дух человека, здесь - гнетет его.