Василий Лебедев - Искупление

Митрополит Михаил лежа перекрестился, вспомнив, что за Филофеем умер и патриарх Макарий, вызывавший самовольно поставленного Михаила в Царь-град, теперь там новый патриарх. Какой он? Худо это или хорошо? Хорошо, что не с этим патриархом шептался Киприан, а худо... А что худо, того и сам не ведал Михаил. Выходило так, что все худо - и что они с великим князем самовольничали, Киприана изобидели да еще так долго тянули с поездкой в Царь-град, но хуже всего было тайное бегство Дионисия. "Презренный лжец! Всех обманул, отца Сергия - тот руку давал за него - в стыд ввел. Ну, погоди, козел белобородый, укреплюся на митрополии, тогда не то архимандритом - попом не поставлю! В монастырь..."

И долго терзался митрополит Михаил. Спохватывался, молился, замечая за собою греховные страсти, но так до рассвета и не смежил очей.

Но вот прошуршали чьи-то шаги. Запахло дымом - то повар митрополичьей поварни затворил кашу на донской воде.

В шатер вошел слуга боярина Юрьи, одел его. Коче-вин-Олешинский дождался архимандрита Коломенского (его тоже одевали), тот пришел с келарем Ильей, и все трое стали облачать митрополита Михаила, торжественно, по чину, будто готовились в кремлевские церкви, а не к молитве на бреге Дона. Дорогие ризы ежедень надевал митрополит, а еще более дорогие лежали в сундуке, на струге. Сам великий князь одобрил: пусть ведает роскошный Царь-град, что ныне Москва - глава городов русских и билою, и казною богата.

После молитвы и завтрака скоро собрались в путь.

В первую лодью сел отчаянный боярин Федор Шолохов со своею дворовой служней и боярин поменьше - Степан Кловыня, тоже со служней. При них было пятеро воев. В лодье были припасы: бочки с медом браж-ным, до коего пока не велено было приступать, бочки с икрой, с рыбой соленой. Там же лежали запасные копья, стрелы, сети для ловли рыбы.

На средней лодье были устроены покои митрополита и всех трех архимандритов: Мартина Коломенского, Ивана Петровского и Пимена Переяславского. Там же цапал бороду боярин Юрья Кочевин-Олешинокий, скучая среди святых отцов и с тоской посматривая на переднюю лодью, где было весело от шуток Федора Шолохова. На той лодье пахло бражным медом. Тут же, при митрополите, томились без дела два толмача московских, митрополичьих. Один разумел по-гречески и был из церковников, другой - на все руки, из беглых, вроде Елизара Серебряника. Митрополит просил Елизара, но великий князь смолчал почему-то...

Митрополит велел подтолкнуть лодьи и, когда они отошли на стрежень, благословил всех и сел на низкий оковренный столец посреди лодьи. Подумал о спутниках: "И бысть полк велик зело". Потом глянул на всходившее из-за леса солнышко, перекрестился и промолвил:

- В поучении Мономаха сыновьям изречено: да не застанет вас солнце на постели!

Однако солнце недолго держалось над лесом, его заволокло сплошной наволочью облаков. Ветер, не унимавшийся всю ночь, усилился, раскачал волну.

- Ишь, како изухабило Дон-от! - воскликнул боярин Юрья, держась во страхе за бороду.

Он был единственный в сем походном полку, кто не умел плавать, остальных ветер пока радовал. Поставленные в лодьях паруса освободили руки гребцам, а остальных веселили скорым лётом лодей. Слева расстилались низкие луговые берега, безлюдные, таинственные. Порой перелески набегали к самой воде и снова уступали место лугам. В их высоких девственных травах, некошенных с сотворения мира, мелькали порой косматые дикие лошади-тарпаны, или порскнет вдруг от воды стадо диких коз-сайгаков и тотчас изчезнет в саженной траве. Еще величественней был правый, нагорный берег Дона. Его высокие берега проносились мимо, устрашая все той же безлюдностью, навесью плетня-ка, дремучим валежником сор|Вавшихся с кручи деревьев и самим лесом, нависшим над обрывом.

- Ведмедь! Ведмедь! - закричал с задней лодьи боярин Иван Коробьин. Он был там старшим и над братом своим Андреем, и над Нестором Барбиным. В их лодье тоже были запасы брашна: вяленое мясо, хлеб, сушеная рыба, мука... Были там бочки с квасом и медом бражным. Был там среди артельных и свой бочонок, не учтенный келарем Ильей... Веселая была лодья, не хуже первой, шолоховской.

В распаде берега, в самом устье небольшой речушки - ручья, впадавшего в Дон, когтил рыбу крупный медведь.

- Эка невидаль - медведь! - ответил Коробьину боярин Юрей, но сам подивился, что Коробьин с последней лодьи видит больше, чем видят с первой, а когда тот же Коробьин пустил в медведя стрелу, он только погрозил ему пальцем: не трать стрелы впусте!

И впрямь, стрелы скоро пригодились.

На луговом берегу Дона появились нежданно конники. Не надо было гадать, кго это. Легкий султан над аськой сотника увидали сразу в трех лодьях. Татары визжали, кричали что-то, требуя пристать к берегу, но лодьи шли ходко. Кони легко перегнали их. Сотня татар спешилась, мигом надула свои мешки-каптаргаки, вытряхнув из них кости, сыр, тряпки, и кинулась .на этих мешках наперерез лодьям.

Митрополит Михаил и опомниться не успел, как с первой лодьи раздалось повеленье Федора Шолохова:

- Стрелою по уешкам! По мешкам!

И тотчас первый десяток стрел пробил несколько мешков. Татары погасили воинственные крики и теперь тонули, поскольку плавать не умели. Теперь они повернули к берегу и, стоя по грудь в воде, прицельно били из луков. В лодьях легли на дно. Были слышны глухие удары стрел в борта, их шипенье над спинами. Но з ответ били вой со всех трех лодей. Это продолжалось недолго, ветер и теченье пронесли лодьи ниже, и тогда татарская сотня вскочила на коней, но догнать не успела, путь ей преградил густой перелесок. Сбившись с ходу в кучу, всадники загалдели, дожидаясь сотника. Тот подскакал и направил их водой, по одному, но лодьи ушли уже далеко, Иван Крробьин уловил дальнозорким оком их движенье и передал на святительскую лодью с радостью:

- Убегоша татарове! Убегоша!

А сотня степняков и впрямь исчезла с берега, хоть лес кончился и снова потянулась необозримая даль первозданных лугов. Было радостно на душе. Все ликовали, хвалили Федора Шолохова и жалели втайне, что ныне постный день и нельзя вымолить у митрополита по чаше бражного меду, а надо бы: у трех воев и у Нестора Барбина пролилась от стрелы поганой кровь, но пост есть пост...

Обедали прямо в лодьях, на ходу, но для божьего дела - на сон послеобеденный - пристали к правому, безопасному берегу и все уснули вповалку, блюдя Мо-номахово предначертанье, даже сторожевые вой при-дремывали вполока.

О, дремотная Русь! Ныне счастье твое!..

После обеда дул все тот же веселый ветер. Легкий дождь просеял над Доном, но не сбил ветра, и лодьи по-прежнему весело скользили вниз. Незадолго до захода солнца у крутого поворота реки Коробьин заметил все ту же сотню татар. Теперь они не кричали " не требовали пристать. Они молча стояли уже по обоим берегам с луками наизготове. Одни поднялись на высокий берег, чтобы ловчее было бить по людям в лодьях, другие, прикрывшись щитами, взяли в руки багры, арканы и далеко зашли в воду, выбрав для этого большую отмель. Кое-где торчали из воды рогатины, и вскоре видны стали чуть провисшие веревки, перекинутые с берега на берег.