Василий Лебедев - Искупление

- Велю!

С князьями они проехали краем дубравы,убедились, что прямого и быстрого прорыва у Мамая тут не получится, но если его конники возьмут чуть влево, то им хватит места, чтобы втиснуть перед полком левой руки, перед двадцатью тысячами воев, тысяч сорок - пятьдесят...

- Спасение наше, братие мое, в крепости нашей. Устоим - победу пожнем, отсунем ряды свои к Непрядве - смерть примем... Так и всем воям скажи! А еще чую, сюда ударит Мамай, на вас, а вы стойте, понеже к вам сдвинул я запасный полк, где Григорья Капустин с Митрием Ольгердовичем. Они-то нам сгинути не дадут...

Дмитрий хотел сказать, что немалая сила стоит за дубравою, но смолчал. Воезоды ведают про то, а упоминать про засадный полк не к месту, ведь если посчитать все силы да сравнить их с силами Мамая, то, как ни кинь, а на каждого русского треокаянный уготовил двух, а то и трех, поди, алкающих крови. Он поднял всю степь, загнал в седло всех кочевников от мала до велика, он сдвинул воедино все кочующие по бескрайней степи аилы, они резали колесами степь на сотнях верст и все сошлись тут, у Куликова поля. Семьи растянули свои арбы на пятнадцать верст широким потоком - это духовная опора воина-кочевника, придуманная еще зло-бесием Чингиз-хана...

- Княже... Како мнишь: отстоим Русь? - негромко спросил Лев Морозов.

- То надобно вопрошаги у души своей... И помнить надобно: ныне здесь вершатся судьбы домов наших и потомков наших. Во-он там, на том берегу Дона-реки, в обозе русском, оставил я привезенных от Москвы куп-цов-сурожан. Они, те купцы, сию битву зреть станут и понесут по белу свету вести о ней. А вести те станем мы писати своею рукою, своею кровию... Пожалеем ли бренного тела своего для Руси?

- Истинно, княже! - воскликнул Федор Молож-ский. - Токмо краше те вести писати Мамаевой кровью!

"Добро бы страх избыли..." - подумал на это Дмитрий. Ему вдруг стало как никогда понятно, что в битве, которая вот-вот начнется, судьбу решит не только сила и, быть может, не столько сила, которой у Мамая более чем вдвое против русских, а крепость духа, возвеличенного святостью гнева, пределом терпенья людского, и чувствовал он, что не все силы души своей употребил, чтобы вознести и укрепить самую главную стену обороны - силу воинского духа.

Он глянул вдоль бесконечного, на много верст уходящего строя русских полков, увидел поднявшийся, оторванный от земли солнцем густой туман и решил, что еще успеет объехать свое воинство, уже построившееся, способное видеть великого князя.

- Бренок!

- У стремени, княже!

- Стремени и держись! - Дмитрий подстегнул коня и вернулся к полку правой руки.

Вой увидели великого князя - заколыхались знамена, плотный лес копий и бесконечная россыпь лиц, пожилых, старых, молодомужих и совсем юных. В первом ряду он ясно различил приземистую фигуру Лагуты, а рядом с ним, чуть выше ростом и потоньше, но лицом в отца, - сын его, верно, старший...

- Возлюбленные отцы и братия моя! Не премог я влечения души своея и понудил себя вернуться и поклон творить вам, вставшим на поле сем за Русь святую, за храм пресвятой богородицы. В сей час узрят очи ваши кровопролитие великое и смерть скорую, но не за тем ли пришли мы, братие, едины от мала до велика, единого роду и племени, дабы умереть, если надо, в сей грозный и пресветлый час за все православное христианство? Нам ли убоятися всепагубного Мамая? Пусть же он, треокаянной, вострепещет при виде грозной силы нашей, коей испокон веку не сбирала Русь!

- Умрем, княже, за отчую землю, за обиды твои! - грянуло воинство, и крики, крутой волной вставшие над полком правой руки, заставили заволноваться бесконечную цепь передних рядов, убегающую туда, где малой птицей поднялось темно-багровое великокняжеское знамя.

Они еще не добрались до большого полка, как со стороны ордынской заметили конника. Он правил прямо на багровое корзно Дмитрия.

- Никак Ржевской? Он и есть! - признал Бренок. Вскоре Ржевской уже натягивал повод и кричал на ходу, еще тряслись за спиной его две стрелы, торчавшие в кольчуге, как два ощипанных крыла:

- Княже! Татарове грядут!

Ржевской мог уже и не кричать: вокруг Красного холма, все лучше и лучше видимого, по мере того как подымалось над Куликовым полем солнце и рассеивался туман, сотня за сотней, тысяча за тысячей, тьма за тьмою выливалась, как из преисподней, косматая конница под сенью бесчисленных знамен и бунчуков. Ее накапливалось там все больше и больше, но вливалась оиа не беспорядочно, там был свой, особый, порядок, задуманный угланами, бакаулом и темниками. Вот уж появилась пешая рать - разношерстные толпы пленных, наемников, бедных кочевников. Многие тысячи. На Красном холме полыхнуло, опало и снова полыхнуло, утвердясь, что-то ярко-желтое.

- Шатер ставят! - оглянулся Ржевской.

Но тут в рядах большого полка поднялся легкий ропот. Там, по правой стороне холма, втекала в оставленное пространство широкой смоляной лентой черная генуезская пехота.

Дмитрий еще успел сказать слово полку левой руки. Успел вернуться к большому полку.

- Княже! У тя конь три крат споткнулся...

- От судьбы, Михайло, не посторонишься... - Отдай мне твоего коня!

Дмитрий задумался. Подъехали воеводы большого полка и стали просить, чтобы Дмитрий скорей стал под свое великокняжеское знамя, громадное вблизи, с большим шитым желтым шелком и золотом образом Спаса.

- Место мое в полку передовом, воеводы!

- Место великого князя - в середине большого полка, а не то - назади всех, дабы видеть доблести воевод и рядников, дабы награждать и миловать после брани.

- После брани едина награда всем - победа! Нет, бояре! Не повелось так-то! Испокон веков великие князья водили полки за собою, мне ли обычай сей менять, уподобясь Мамаю погану?

- Княже! - решительно сказал Тимофей Вельяминов. - В сей смертельной битве смерть князя повергнет в уныние все полки и дух воев падет.

Дмитрий наклонил голову и сильно закусил губу. Но вот он тряхнул головой, блеснув золоченым шлемом:

- Будь по-вашему, воеводы! Бренок!

- У стремени, княже!

- Ты конем меняться удумал? Слезай!

Бренок охотно выпрыгнул из седла, подвел своего черного коня великому князю.

- Давай меняться и шлемами! Сымай же и всю приволоку, и доспехи!

Татары еще не нападали, лишь медленно двигались, уступая напору сзади, но Дмитрий торопился и торопил мечника. Вот они поменялись одеждою, и, когда Бренок надел золоченый шлем, даже ближние бояре не сразу увидели разницу - так похож был теперь Бренок на великого князя. В рядах воинов тоже началось движение. Там еще застегивали ремни доспехов, некоторые надевали еще чистые рубахи, менялись крестами, обнимались перед смертельной битвой.

- Поди, Михайло, и стань под знаменем великого князя Московского!