Василий Лебедев - Искупление

С высокого места еще дальше открылось поле боя и другой берег Вожи, тоже усыпанный темными точками и грудами тел. Там ходили и собирали трупы врагов, готовясь тоже предать их земле. Сносили на телеги оружие. Вдали двигался захваченный у татар обоз. Гнали коней и невиданное многим москвичам диво - верблюдов! А еще, было заметно, скакали к Воже десяток всадников, распластанных в дикой стлани.

- Торопятся, - тихо заметил Бренок, грустно опиравшийся на меч Дмитрия Монастырева: веселый человек тысячник Монастырев как в воду глядел, когда однажды в великокняжеском терему сказал Бренку: "Убьют - твой меч будет!"

Прискакавшие спешились, но ждали конца панихиды, и лишь потом приблизился к великому князю Тютчев:

- Княже! У Оки видали Ольга Рязанского с дружиною!

Дмитрий подумал и ничего на это не ответил.

- Стоит и смотрит, а его вой почали мертвых обдирать. Что повелишь, княже?

- Пусть ворогов обдирают и пусть хоронят их. - Он пошел к шатру и уже на ходу докончил: - На их земле татарва побита, пусть хоть этим попользуются.

- А не взять ли полк да отогнать, а? Дмитрий не ответил.

К ночи вернулась погоня и пригнала несколько сот пленных татар.

5

Москва такого еще не видала никогда. Поднятая слухом о победе на реке Воже, она выслала своих доброхотов аж до Коломны, и скакали во все концы молодые пастухи, кузнецы, горшечники - непоседы всех ремесел, и, взглянув своими глазами на полки, на полон, на обозы с добычей и престранными для русского глаза войлочными ставками на арбах, гонцы-доброхоты поворачивали коней к гнали их крутой стланью обратно, растекаясь по селам, деревням, по слободам, погостам, по малым русским городам - у кого где родня, - и конечно скакали к Москве, куда стекались все новости, слухи, вся радость еще не виданной ни разу победы над страшным врагом, победы, по-настоящему большой и полной, сулящей какую-то неясную радость и тревогу в грядущем.

Елизар Серебряник очнулся от колокольного звона - били в тяжкие, благовестные и били на многих церквах. Сначала ему показалось, что это все еще звонят в Коломне, в той церкви., где он крестил Халиму, но потом понял, что Коломну давно миновали и миновали новую, еще не достроенную каменную церковь, что взградили там по повелению самого великого князя в память о его венчании с княгиней Евдокией, что миновали и Симонов монастырь и что теперь, судя по многоголосому гомону за войлоком ставки и по этому мощному звону, заглушавшему плач по погибшим и крики радости, везут его уже по Москве.

- Елизар! Жив ли? - В войлочную ставку заглянул Лагута. Он пошире распахнул дверь-прореху. - Гли-ко ты: вся Москва набежала к нам! Вси черные сотни и бояря, и купцы, и бельцы, и пришлые люди!

Елизар лежал в повозке еще с двумя ранеными. Правила повозкой, запряженной двумя быками, молодая татарка. Изредка она позыркивала назад черным глазом, вылавливая в сутеми Елизара, видимо потому, что он перебросился с нею на ее языке. Она же подавала пить раненым, спрыгивала при остановках, поправляла упряжь ловко и деловито - делала привычное ей дело.

- Эй! Лагута! Никак жену новую отгромил! А?

- Тебе, дураку, везу: сам-от не обретешь, поди?

- Ба! Вельблуд! Истинно, вельблуд!

И верблюды впервые шли по Москве, удивленно задирая морды, оглушенные звоном колоколов и криками.

- Лагута! Как же ты этакого черта прокормишь?

- Хана Мамая косить заставлю!

- Пора пришла, что ли?

Лагута не ответил, его кто-то отвлек, а в толпе слышались выкрики:

- Хватит нечестивым волю дьявола исполняти!

- Победа!

- Великая победа!

- По беде и победа...

Елизар скоро утомился от этих выкриков и закрыл глаза. Ему снова мерещился бой: треск копий, короткий свист стрел, цокоток мечей о шлемы и латы и крики, крики, крики... Кричали от боли, от злобы, от страху, кричали все, и кричал он, пока то копье... Тут он вспомнил, что слева блеснул в тот роковой миг топор Лагуты на длинном топорище, и татарский воин неточно нанес свой последний удар. И еще вспомнилось Елизару, что лицо воина было как бы знакомым. "Неужели то был Саин?" - с болью сердечной подумал Елизар и растерялся перед превратностями жизни, в которых не волен простой человек...

* * *

С неделю валялся Елизар в своей новой избе. Ольюшка не отходила от него. С ней всегда были ее подружки, дочки соседей-кузнецов. На вторую неделю, выхаживаемый сестрой Анной и монахом из Лыщиковой церкви, что была рядом, за плотиной через Яузу, он оклемался. В то счастливое утро он проснулся рано, разбудил его крик на дворе Лагуты:

- Тятька! А тятьк! Гли-ко!

Через малое время послышалась негромкая ругань Лагуты:

- О, дьяволово отродье! Образина ордынска! Елизар заволновался, думая, что ругают молодую татарку, но Анна ему говорила: по повелению великого князя весь полон собрали в селе Красном, что за Великим прудом, и будут обменивать на православных, коих в Орде превелико.

- А ты куда очи уставил? Гнать надобно было!

- В загородку ставил, так он перешел ее! - отвечал, судя по голосу, Воислав.

- А какого ему дьявола на крыше понадоби-лося?

- Траву сухую лопал на крыше-то - всю дернину содрал, окаянной!

- А ну, отворяй ворота! Прогоню его к дьяволу! Не было на дворе скотины, и это не скотина - одна докука! Пошел! Пошел вон, окаянна сила!

Было слышно, как защелкали копыта и затряслась земля под ногами крупного животного.

На верблюде Лагута привез шесть мешков железа - ломаные мечи, копейные наконечники с загнутыми рожнами, помятые шлемы, чьи хозяева легли в землю на берегу Вожи... Лагуте того железа хватит надолго, на этом железе он всех ребят своих выучит делу кузнечному.

Еще через неделю Елизар поднялся и стал потихоньку расхаживаться и делать легкое дело: лил кольца из серебра, прислушиваясь к боли в боку, но душа чуяла недоброе: он прислушивался к тому, что говорят на Москве про Орду. Ему, как и многим, мнились грядущие, совсем близкие грозы, поскольку Орда не привыкла к тому, чтобы Русь била ее, да еще так сильно, как это случилось на реке Воже. Это предгрозовое томленье усилилось в Елизаре еще больше, когда по Москве поползли слухи о таинственном попе. В избу по вечерам заглядывал Лагута. Входил, крестился у порога и молча стоял, опустив тяжелые руки к полу и горбясь при этом.

- Слыхал, чего на Москве мелют?

Елизар сидел близ светца, заглаживал отлитые днем кольца и подвески заказ князя Серпуховского. Лучина роняла порой из светцового прищепа красные ленты угля, и они шипели в лохани.

- Не бываю на людях-то... - ответил Елизар.

- То-то, не бываешь! Жмых-от, что попом-то при Воже прикинулся, престрашную правду проговорил!

- Какую такую правду?

- А такую правду: в мешке-то у него зелье ордынско нашли.

- Ну?

- Вот те и ну! А как попал тот Жмых в руки к самому Григорию Капустину, как прижал тот его во башне бояр Беклемишевых, так и поплыло из того Жмыха, как из дрянной утки, а с тем и правда вышла: зелья-то наготовила Орда на великого князя!