Михаил Ишков - Кортес

— Сеньор Алонсо, ваши предложения — это результат обсуждения сложившейся ситуации в офицерском кругу?

— Нет, — глухо ответил он, — так полагают господа, прибывшие с Нарваэсом.

— А что полагают наши товарищи, с которыми мы прошли все эти долгие версты до Теночтитлана?

— Они считают, что надо держаться до последнего. Альварадо добавил, что на корабль его затащат только с веревкой на шее.

— Каково ваше мнение, сеньор Авила.

— Я разделяю слова Альварадо…

— Тогда какого черта!.. — не выдержал я. — Зачем вы решили выступить ходатаем у шайки трусов и подлецов, не желающих понюхать пороху?

— Я дал слово, — угрюмо откликнулся Авила. — Вернее, они поймали меня на слове. Когда мы обсуждали различные пути спасения, я согласился сообщить вам все возможные варианты.

— Чтоб тебе лопнуть, Алонсо! Твоя честность граничит с глупостью. Ты начал не с того конца. Так разумные люди не поступают. Теперь, правда, уже поздно рассуждать об этом. А насчет Мотекухсомы?.. К черту этого Мотекухсому, раз он не в силах открыть рынки и обеспечить доставку припасов. Какой смысл церемониться с этой собакой! Не он ли вел тайные переговоры с Нарваэсом. А теперь хочет уморить нас голодом! Нет, я буду вести переговоры с другим человеком. С Куитлауаком. С этим, надеюсь, мы договоримся…

Мы быстро нашли общий язык с двоюродным братом тлатоани и самым вероятным наследником его престола. Куитлауак обещал убедить ацтеков выпустить Кортеса из города. Я в свою очередь обязался сразу направиться в Веракрус, там погрузиться на корабли и покинуть Мехико. Главное было сохранить артиллерию и конницу. Выбравшись из западни, мы бы первым делом направились в Тласкалу и война бы продолжилась. Глуповатый, воинственный Куитлауак вел себя смирно. Был он изрядно напуган, не стеснялся клясться в верности испанскому повелителю. Насчет золота было принято соломоново решение — испанцы могут взять его столько, сколько каждый человек в состоянии унести на себе.

Выпустив Куитлауака за ворота, Кортес радостно потер руки. Небо над головой начинало обретать свой естественный, ликующий, голубиный цвет. Однако испытания, выпавшие на долю испанцев в тот день, не закончились. Где-то после полудня, когда стихли удары священного барабана, в городе неожиданно возникла какая-то суета и дежурные на стенах донесли, что на улицах появились первые жители. Затем со стороны тлакопанской дороги послышались лязгающие звуки, крики, вопли, наконец залп аркебуз, и через несколько минут к воротам дворца добрался израненный кастилец и закричал, что на кортеж, который должен был доставить женщин из Тлакопана напали ацтеки.

Первой мыслью, родившейся в голове Кортеса, была мысль о Малинче. Ее потеря была бы нестерпима. Он сам, собрав достаточно количество солдат, бросился в сторону западной дамбы. Нападавших индейцев они легко смели в боковые улочки и каналы. Наконец конвой вошел на территорию дворца.

До самого вечера, пока дон Эрнандо рассказывал донне Марине о событиях последних дней, она хранила молчание и только искоса, с затаенным изумлением посматривала на капитан-генерала. Только ночью, когда они остались вдвоем в отведенных для главнокомандующего покоя, она неожиданно резко оттолкнула руки дона Эрнандо и заявила, что не узнает его. Потом принялась истово креститься на подвешенное в углу распятие, взывать к Деве Марии, просить её вразумить человек, который под влиянием гнева и гордыни совсем потерял голову.

В последнее время её набожность очень удивляла Кортеса. Индеанка по-прежнему была мила, ласкова, однако прежняя наивность и восхищение, с которыми она когда-то смотрела на него, остались в прошлом. Теперь это была зрелая женщина, она все больше и больше старалась походить на знатных испанских дам. С этой целью сдружилась с патером Ольмедо. Узнав, что среди людей Нарваэса, которых Кортес привел с побережья, находилось пятерок испанок, она успела поговорить с ними и определила молоденькую женщину в свои камеристки. Другую наняла в качестве швеи. Платить им за услуги она попросила Кортеса. «Ведь ты не откажешь, милый?..» — улыбаясь спросила она.

Что творилось, размышлял Кортес, ожидая донну Марину. Она не позволила ему присутствовать в своей комнате, где готовилась ко сну. В такое время она решила окружить себя нелепыми условностями? Туземная женщина возомнила себя придворной дамой? Он неожиданно почувствовал, что за эти несколько дней похода и пребывания в восставшем Теночтитлане окружающие его люди, прежде такие близкие, почти родные, вдруг резко удалились от него, замкнулись в своих заботах. Словно бы не было смертельной опасности, угрожавшей всем им. Словно уже почувствов себя хозяевами в этих новоиспеченных пределах, они теперь обиделись на Кортеса за крушение внезапно осуществившихся надежд. Как дети! Капризные жадные дети!..

Малинче появилась неожиданно. В длинной ночной рубашке, наглухо затянутой возле горла… Задула свечи, легла на кровать, вытянула руки по швам. Кортес, постепенно привыкая ко тьме, все с возрастающим изумлением смотрел на нее. Это что, первый из преподанных опытной служанкой уроков? Этак дело дойдет и до строжайшего соблюдения поста и прочих запретов, на которые была так щедра святая мать-церковь.

Между тем в полумраке комнаты, едва сдобренном малюсенькой лампадкой, горевшей перед образом Девы Марии, обозначились черты лица Малинче. Она, лежа на своей кровати, в упор, не мигая, смотрела на Кортеса. Тот даже поежился. Наконец индеанка произнесла.

— Иди ко мне, милый, я открою тебе тайну…

Голосок её был все также свеж и притягателен, дон Эрнандо перебрался к ней, попытался обнять. Та осторожно отвела его руку.

— Гнев и несбывшиеся надежды, Малинцин, ведут в царство мертвых. Нельзя позволять себе поддаваться разочарованию — так учил меня дедушка. Наши жизни висят на волоске, угроза куда серьезнее, чем можно было ожидать. Разве можно в такой момент терять голову?

Кортес резко сел.

— И ты туда же!

— Милый, я хочу жить. Быть с тобой. Поэтому я не стану лгать. Я открою тебе правду. Восстал не Теночтитлан. Восстала вся страна. Со всех сторон в столицу идут отряды воинов. Ацтеки не утеряли власти над провинциями и покоренными землями. Мы не можем тешиться надеждами на возможность серьезных переговоров. Жрецы в Тенаюке принесли жертвы. Ответ богов — час пробил.

— Я не понимаю… Ведь мы обо всем договорились с Куитлауаком.

— Нет, милый, как ни прискорбно тебе сообщать, но двоюродный брат Мотекухсомы обвел тебя вокруг пальца. Его ни в коем случае нельзя было выпускать из дворца. Теперь его провозгласят тлатоани. Он храбр, разумен, а теперь доказал, что способен противостоять тебе и в политической игре. Это беда, это тяжелый удар.