Владимир Грызун - Как Виктор Суворов сочинял историю

Но когда Шапошников, Борис Михайлович, принес свой план, по которому полагалось задействовать против финнов весьма серьезные силы, на военный совет к Сталину, Отец Народов, а по совместительству на полставки — Великий Военный Вождь, как-то нехорошо нахмурился. На совете произошла следующая сцена, которую со слов А. М. Василевского, там присутствовавшего, описал К.М. Симонов:

«Сталин поднял его (Б.М. Шапошникова. — В. Грызун ) на смех. Было сказано что-то вроде того, что, дескать, вы для того, чтобы управиться с этой самой… Финляндией, требуете таких огромных сил и средств. В таких масштабах в них нет никакой необходимости. После этого Сталин обратился к Мерецкову, командовавшему тогда Ленинградским военным округом: „Что, вам в самом деле нужна такая огромная помощь для того, чтобы справиться с Финляндией? В каких размерах вам все это нужно?“ Мерецков ответил: „Товарищ Сталин, надо подсчитать, подумать. Помощь нужна, но, возможно, что и не в таких размерах, какие были названы“. [593]После этого Сталин принял решение: поручить всю операцию против Финляндии целиком Ленинградскому фронту. Генеральному штабу этим не заниматься, заниматься другими делами. Он, таким образом, заранее отключил Генеральный штаб от руководства предстоящей операцией. Более того, сказал Шапошникову тут же, что ему надо отдохнуть, предложил ему дачу в Сочи и отправил его на отдых. Сотрудники Шапошникова тоже были разогнаны кто куда, в разные инспекционные поездки. Меня (А.М. Василевского. — В. Грызун ), например, загнал для чего-то на демаркацию границ с Литвой. Что произошло дальше — известно. Ленинградский фронт начал войну, не подготовившись к ней, с недостаточными силами и средствами и топтался на Карельском перешейке целый месяц, понес тяжелые потери и, по существу, преодолел только предполье. Лишь через месяц подошел к самой „линии Маннергейма“, но подошел выдохшийся, брать ее было уже нечем». [594]

Вот и сели мы в лужу. Кровавую. Еще раз хочется повторить, что в той войне советский солдат показал выдающуюся стойкость, под руководством советского генералитета пущенную большей частью на обогрев заполярной тундры, и способность быстро учиться на ошибках. Как внезапно выяснилось, одной морозостойкостью финские укрепления не взять.

И вот понадобилось товарищу Сталину по этим неутешительным итогам срочно найти виноватых. Не для своих — тут, собственно, кроме себя любимого, виновных не было — а для заграницы, дружно недоумевавшей, почему Советскому Союзу понадобилось брать финнов именно посередь зимы и именно путем лобовых ударов по всемирно известной линии укрепрайонов. Вот и вызвал товарищ Сталин начальника Генштаба, Шапошникова, Бориса Михайловича, к себе на разговор, сведшийся, в Основном, к монологу примерно следующего характера:

«Что, товарищ Шапош… простите, Борис Михайлович, войну вы все-таки вытянули. Спасли Мерецкова с его глупым планом и Ленинградским фронтом. И перед войной вы, как оказалось, тоже были правы — одним округом финнов прибить не удалось. Вам, конечно, спасибо, только вы особо не зазнавайтесь. Надо бы вас, как бы это… наградить. Да тут в дело вмешалась тонкая политика. Понимаете, мы тут перед всем миром немножечко того… Обделались-с. Сами понимаете, нужны виноватые. Ворошилова мы, конечно, сместили, [595]но понимаете, этого как-то не хватает… Не мог он один столько наворотить. Мы-то с вами, конечно, знаем ваши заслуги и очень вас ценим… Но в глазах всего мира нарком обороны и начгенштаба — неразрывный тандем. В общем, вы тоже уволены. Дураку Климу в довесок».

Шапошников потерял дар речи, и только смотрел на Сталина взглядом плюшевой собачки. С этим он, кажется, поспешил: лучший друг РККА еще не закончил:

«Да, кстати, к вопросу о вашем преемнике на посту начальника Генштаба… Вы с Мерецковым работали? Вот и ладушки, — закончил Сталин, не дожидаясь ответа. — А вы, товарищ Шапош… извините, Борис Михайлович, отправляйтесь-ка куда-нибудь… Инспектировать… что-нибудь… Вот, например, укрепрайоны — дело важное, а что-то там совсем не ладится. Вот и разберитесь. Все. Можете идти».

На этом все.

Не мерзните.

Весьма бросающееся в глаза различие между «Последней Республикой» и предыдущими опусами беглого апостола исторической справедливости заключается в резкой смене акцентов, на которой обязательно следует остановиться.

Как дьячок на молитве Суворов монотонно внушает читателю — мы не дураки.

«Мы проиграли войну. [596]Мы проиграли войну, ибо вписаны в нее дураками. [597]Мы проиграли войну, ибо народ поверил в свою глупость. Мы проиграли войну, ибо выросли целые поколения добровольных защитников коммунистической лжи о нашей невероятной, поистине необъяснимой тупости. Мы проиграли войну, ибо миллионы наших умных людей готовы рвать глотку любому, кто посмеет в нашей глупости усомниться» (с. 145).

В том или ином виде этот тезис присутствует в концовке каждой главы, как правило, на том месте, где у нормальных людей помещается вывод. Он повторяется вновь и вновь, меняя время от времени свою формулировку. Вот несколько примеров: « Соотечественники, неужто мы с вами глупее бесноватого фюрера? » (с. 231); « Кумир извернулся, а над нами смеются. Кумир извернулся, а мы в дураках » (с. 245); « Если мы не разберемся, кто именно виновен в позоре и ужасе 1941 года , [598] то так всем нам и ходить в дураках, и детям нашим и внукам » (с. 269); и, наконец, полный бутафорских слез, нюней и соплей, надрывный, с неврастенической дрожью в голосе вопль нашего неустрашимого перебежчика на 473–477 страницах на ту же тему — « Братцы! [599] Речь — о чести нашей Родины . [600] И никто, кроме нас ее не защитит . [601] Там, на верхах, кто-то торгует штанами и Родиной . [602] Кому-то очень хочется всех нас представить дураками… » (с. 476) и так далее. После таких пассажей хочется руки помыть. Ладно, ближе к делу.

А дело заключается в том, что у Суворова с «перестройкой» вдруг резко сменилась конъюнктура рынка. Раньше, в конце семидесятых — первой половине восьмидесятых годов надо было писать о том, какие русские страшные и злые. Лично Ронни Рейган называл СССР нехорошим словом «Shadowland» — страна ужаса и тьмы, Империя зла. А тут вдруг оказалось, что мы, в общем-то, такие же люди, тоже на двух ногах ходим, головой думаем, и всякое такое. И дети у нас тоже бывают, а не только эти страшные, как их там, а, да — «Pionieri».

И что же суворушке оставалось делать? Денег-то хочется, а литературку о бесчеловечной кровожадности русских брать перестали. Вот и решил он для себя, что неплохо бы переориентироваться, тем паче, что в далекой, но от этого, как внезапно выяснилось, не менее любимой Рассее вошли в моду околоисторические опупеи, лишенные псевдонаучной мутоты, зато обильно снабженные скабрезными подробностями и гарцующим слогом.