Ричард Бёртон - Книга мечей

Согласно истории, греческий пехотный меч представлял собой прямой обоюдоострый клинок, имел равную длину от рукояти до острия, которое было выдающимся. Конные же воины предпочитали саблю или другие виды рубящего оружия. Ификрат (400 г. до н. э.), реформируя оружие и дос пехи, счел копье и меч слишком короткими и распорядился «удвоить длину копья и меч также удлинить». Плутарх (в «Ликурге») повествует нам о том, что некий муж в присутствии Агесилая насмехался над спартанским клинком, который был всего четырнадцати — пятнадцати дюймов в длину, говоря, что фокуснику не составит труда проглотить его [404]; на что великий военачальник ответил, что «все же длины нашего меча хватает, чтобы пронзать наших врагов». А когда один из воинов пожаловался на короткую длину своего оружия, спартанец сухо предложил «наступать на шаг быстрее».

Додуэлл приводит данные о железном клинке, найденном в одной афинской гробнице, который был длиной в два фута пять дюймов, считая рукоять из того же металла. Большинство предметов, представленных в наших музеях, как бронзовых, так и железных, имеют примерно одни и те же размеры. Микенский меч имеет длину девятнадцать с половиной дюймов (а, рис. 265), а тот, что в Музее артиллерии, — тридцать два. Клинок из Пеллы, находящийся в Антиквариуме в Берлине, в длину всего лишь двадцать один сантиметр, четыре из которых приходятся на рукоять.

Меч, именуемый галло-греческим [405], с бронзовыми клинком и ножнами (рис. 263 и т. д.), имеет небольшую длину — двадцать пять дюймов. Павсаний упоминает оружие, которое, возможно, еще короче. И мы читаем, что, когда Манлий вторгся в Галатию, он счел, что тамошние мечи — praelongi gladii (Ливий. XXXVII, 17).

Слова «para merou» одинаково приводятся везде [406], но вот с какого боку — нигде не уточняется. Острый меч Гектора свисает ниже его бедер, и, размахивая им, он бросается навстречу своей смерти от копья Ахилла [407]. Троянец же сам убивает Аякса [408], который носил свой меч по ассирийскому обычаю, «перекрестив на груди два ремня — от щита и от меча с серебряными заклепками». Кинжал «паразониум», с его металлическими ножнами, обычно крепился к поясу для меча [409]с другой стороны. Сделанный в форме бычьего языка («анелак», langue-de-baeuf — «бычий язык»), имеющий двенадцать — шестнадцать дюймов в длину, он был широко известен в Греции и Риме; я показал его египетское происхождение.

Роль эллинов на великой сцене мировой истории заключалась в их вкладе в гражданскую жизнь. Как народу им не хватало практики и тренировок в воинском искусстве, что было в совершенстве воплощено римлянами. Их ежегодные игры, как показывают «Оды» Пиндара, были по большей части лишь соревнованиями в быстроте и проворстве. У них был гимнастический танец «бибазис» и (куда уж дальше) пиррический танец с мечами, как и у всех древних и многих современных народов; но эти игры быстро превратились в городах в женскую работу. Дома греки носили оружие только во время Панафинейских праздников, когда проходили маскарады; военных колоний, как у римлян, где каждый мужчина был бы воином, а каждый воин — ветераном, у греков не было. Их гимнасии и палестры были школами физкультуры, что вызывало презрение физически более крепких италийцев. Это были, как гимнастические классы для спартанских девочек, лишь школы красоты и методов воспитания, нацеленных на то, чтобы передать представления о совершенстве форм. Этот процесс начинался с невесты, которая украшала свою брачную комнату самыми прекрасными образцами живописи и скульптуры. Поэтому каждый хорошо воспитанный афинский гражданин, каждый «джентльмен» должен был быть красивым. Слова «красивый», «хороший» и «священный» стали почти синонимами. Физически человек стремился приблизиться к совершенству, чтобы достичь идеала мифологического богочеловека. Этот антропоморфизм пришел к закономерному итогу у Фидия; выражен он был в Парфеноне, а кульминацией его стал Олимп [410]. С тех пор у древних процессы воспитания и физического формирования человека были заброшены, и народ этот тесно перемешал свою кровь с чужой, по большей части славянской и еврейской; в глаза стало бросаться обратное: редко теперь увидишь грека классического типа.

[411]

Затем наступил век интеллектуального расцвета Греции. Уже в 450 году до н. э. софист киренской школы Протагор сделал «человека мерой всех вещей». Неделимое разделилось надвое: как это выразил Аристотель, животное существование состоит из ощущений, божественное — из размышлений. И это изменение мировоззрения постепенно погасило священное пламя искусства.

Эллины, даже в лучшие свои времена, не уделяли большого внимания использованию оружия, в котором ежедневно упражнялись более практичные римляне. У греков не было гладиаторских боев, которые служили лучшими в мире salles d'armes (здесь: «тренировочными залами»), не было и армейских maitres d'armes («учителя фехтования»); профессора благородного искусства защиты и нападения не требовались спартанскими законами. Они упражнялись в фехтовании, как мы знаем из трудов Демосфена; он называл афинян представителями «мужицкой школы фехтования; они всегда защищают пораженное место после пропущенного удара, и никогда — до него». Они предпочитали пентатлум, панкратион и боевые танцы; фехтовальный зал был для них второстепенен. Даже Платон возражал против «бесполезного искусства фехтования», мотивируя это тем, что ни учителя, ни ученики никогда не станут великими воинами — изумительная платоническая ошибка! [412]

Нечем Элладе гордиться и в отношении простого оружия. Воин в Афинах и среди всех ионических и родственных народов был действительно уважаемым человеком; из четырех каст [413]воинская уступала только жреческой, превосходя крестьян и механиков. Но эллин был в первую очередь гражданином — политиком. Он избирал чиновников и священнослужителей и мог рассчитывать самому быть избранным. Он проводил жизнь на площади — агоре, сочиняя законы и конституции, заключая договоры и союзы. Его второй страстью были сплетни, напыщенно именовавшиеся «передачей новой информации». Эллада вскоре поняла, что ее сила — в литературе, поэзии, ораторстве, философии, инженерных науках и искусствах, в широте представлений, в чистоте и совершенстве литературных форм. Эти искусства Эллада передала всему человечеству, и никто никогда ее в этом не превзошел. Именно оттуда по всему миру разошлись утонченные правила пропорций. В то время как великие кемиты древности строили для вечности и даже размер [414]выбирали, исходя из требований прочности, эллины разработали принципы Прекрасного и довели их до высшей точки. Ее испорченные дети жаждали новизны — они строили всевозможные системы космогонии, астрономии, геологии (кроме правильных); и они «выставляли свои знания напоказ», по словам Бэкона, «с флейтами и барабанами». Их египетские учителя говорили, что «это всего лишь дети», но греки превзошли своих учителей.