Макс Хастингс - Операция «Оверлорд». Как был открыт второй фронт

Почти у каждого солдата союзных армий в воспоминаниях об этой кампании, помимо ужасов сражения, осталось впечатление о поразительной эффективности служб снабжения. Американцы всегда не без оснований гордились своей организованностью. Однако для молодых английских солдат, выросших под воздействием легенд о хронической путанице, устраиваемой военным министерством, в ходе крымской и англо-бурской войн, административные успехи 2-й армии в Нормандии казались чудом. «Все мы были приятно удивлены безупречной работой служб снабжения, — говорил майор Джон Варнер из 3-го разведывательного полка. — Мы всегда были уверены, что своевременно получим боеприпасы, письма, горючее, пищу». Любопытно отметить, что, каковы бы ни были недостатки английской армии во Франции в первую мировую войну, ее административно-хозяйственная деятельность была на наивысшем уровне. Так было и теперь, и это в огромной степени содействовало укреплению веры солдат в своих командиров и в окончательную победу. «У нас в тылу было так много всего из материального снабжения, — говорил Альфред Ли из Миддлсекского полка. — Когда вы видели поля, заставленные штабелями высотой с дом из канистр с топливом, ряды артиллерийских орудий, накрытых брезентом, огромные склады боеприпасов, то у вас не возникало никаких сомнений относительно победы. Мы часто производили из «Виккерса» около 25 000 выстрелов, и никогда у нас не было нехватки в боеприпасах».

Немногие солдаты на поле боя читали что-либо с большим интересом, чем комиксы. Рядовой Ричардсон из 82-й воздушно-десантной дивизии носил с собой американское издание «Оливера Твиста» в мягком переплете, но он так ни разу и не заглянул в него, пока его часть не была выведена из боя. Священник Ловенгроув читал «Землю Шропшира» Хаусмана, а некоторые солдаты читали Библию. Но чаще всего они заглядывали в выпускаемые в своей части продублированные листки новостей, если в штабе нашлось для этого время, а американские солдаты перелистывали свою солдатскую газету «Старз энд Страйпс» («Звезды и полосы» — обозначение американского государственного флага. — Ред.). Для лейтенанта Флойда Ратлиффа все это по меньшей мере «создавало впечатление, что существовал какой-то замысел, какая-то большая стратегия, во имя которой мы действовали». Если солдат не имел доступа к новостям, передаваемым по радио, или разговорам и слухам, имеющим место в штабах, то его жизнь полностью ограничивалась событиями и заботами в рамках своего подразделения, изолированного от успехов и неудач других частей и от армии, составной частью которой он сам являлся. Сама чудовищность сил, развернутых в Нормандии, подавляла чувство личности, чувство солидарности с окружающими людьми, что было так сильно, например, в 8-й армии в пустыне. Кампания в Северо-Западной Европе была индустриализированной войной в огромном масштабе. По этой причине ветераны предыдущих кампаний находили эту кампанию менее приемлемой — до некоторой степени грязной и нечестной, чего не было на войне в пустыне. Ответом на это у многих было проявление заботы только о своем взводе или о своей роте. Одной из хронических проблем командования в этой кампании являлась необходимость внушить солдатам, что трудности соседней части или дивизии были их общим делом. Чувство оторванности или обособленности неизбежно оказывалось сильнейшим фактором в поведении сотен тысяч солдат как в тыловых районах, так и на переднем крае:

Мы вдруг обнаруживали, что переведены в совершенно другую армию, — рассказывал Ратлифф о своей батарее 155-мм орудий, — а нам хотелось об этом узнавать через систему связи, а не из приказов. Мы много стреляли вслепую или по ночам и часто не знали, по каким целям стреляем. Никто нам не говорил по телефону: «Я вижу эту деревню и людей, бегущих из нее». Мы просто слышим из центра управления огнем: «Недолет 50» или «Перелет 50». Нам не нравилась эта работа. Это было просто для того, чтобы чем-то нас занять. Никто в нашем подразделении не чувствовал особой враждебности к немцам, за исключением двух говоривших по-немецки евреев. А та ненависть, которая была, являлась следствием пропаганды и глубокого следа не оставляла. Мы, по существу, ничего не знали о немцах или даже об их армии. Большинство наших солдат было удивлено всем этим. Они не понимали, в чем дело, хотя чувствовали, что дело правое из-за Перл-Харбора. Куда бы они ни пошли, всюду они оглядывались и говорили: «Так дома мы не делаем».

У артиллеристов сильнейшее напряжение вызывали сотрясающий все вокруг грохот их собственных орудий и подача вручную 95-фунтовых 155-мм снарядов: день за днем, обливаясь потом, оголенные до пояса, они орудовали точно автоматы во время артподготовки перед наступлением. Риск быть убитым или искалеченным был невелик, во всяком случае, очень невелик по сравнению с пехотой. В батальоне Ратлиффа в Нормандии погиб один офицер-наблюдатель, когда был сбит его самолет-корректировщик, а телефонист у коммутатора и его помощник были ранены в результате взрыва снаряда над их окопом. Это было все.

Куда более опасная задача была у передового артиллерийского наблюдателя, работавшего вместе с пехотой, засекая цели либо из стальных башен, воздвигнутых вокруг Кана, либо из американского самолета-корректировщика «Пайпер» или английского «Остер». Самолет-корректировщик летел на малой скорости порядка 120 миль в час обычно на высоте 1000 футов и в 1000 ярдов за передним краем. Пилоты редко замечали внизу людей, чаще видели быстрые вспышки немецких орудий и движение машин. И тогда пилот сообщал по радио на свою батарею: «Алло, «Фокстрот-3», у меня цель для огня». Вскоре с батареи отвечали, что готовы, и пилот, наблюдая за разрывами снарядов внизу, передавал им по радио данные для пристрелки, к примеру: «Все севернее 400», или иные указания по корректировке огня, пока цель не будет взята «в вилку». Самолет часто встряхивало пролетавшими мимо снарядами противника. «Но все это кажется очень отвлеченным делом», — говорил английский пилот-корректировщик капитан Джоффри Айвон-Джоунс. Однажды он был озадачен штабелями коротких бревен, уложенными вдоль дороги, пока не рассмотрел их внимательнее и не увидел, что это трупы немецких солдат. У него появилась личная привязанность к некоторым из батарей, огонь которых он корректировал. Особенно ему нравилась гордая своим изяществом 79-я батарея шотландцев на конной тяге. Кружась над ней в бою, пилот видел стройную фигуру артиллерийского офицера на огневой позиции, который давал сигнал на открытие огня взмахом руки с белым шелковым носовым платком.

Трагические несчастные случаи являлись составной частью некоторых боевых событий. Однажды, корректируя огонь корабельной артиллерии, Айвон-Джоунс обнаружил, что артиллеристы, неправильно восприняв координаты, вели огонь по своим. Экипаж корректирвщика «Остер» в ужасе наблюдал, как бомбардировщики сбрасывали смертоносный груз на позиции своих войск, и отчаянно пытался сообщить пилотам бомбардировщиков, что они «ошиблись в цели». На земле пилоты-корректировщики жили в одиночных окопах возле котлованов, вырытых бульдозерами для укрытия самолетов, которые поднимались в воздух с любого более или менее удобного поля и приземлялись. Айвон-Джоунс, страстный поклонник соколиной охоты, держал у себя в течение нескольких недель ястреба-перепелятника по имени Мисс Паттон, подкармливая ее птицами и мясом павших коров. Он, как и другие пилоты, ежедневно совершал 4–5 вылетов примерно по 40 минут каждый и всегда внимательно следил, как бы не появились немецкие истребители. Некоторые летчики союзной авиации настолько привыкли считать каждый самолет в небе своим, что немецкая авиация преподносила им смертельные сюрпризы. «Что там за самолеты, Джордж?» — спросил капитан Гарри Бордон у своего наблюдателя. ««Спитфайеры», сэр», — весело ответил он за несколько секунд до того, как пять истребителей «Мессершмитт-109» сбили их самолет.