Франко Кардини - Истоки средневекового рыцарства

Весьма вероятно, что на Западе триумф христианства в его католической форме, противостоявшей арианству, которого придерживались варвары, предопределил односторонний взгляд на варваров как на силу, разрушительно действовавшую на империю. Правда, в подобную установку существенные коррективы внесла "теология истории", созданная Августином, а также "теология покаяния" Иеронима. И тот и другой проводили мысль о роли божественного промысла во всех обрушивающихся на империю несчастьях.

Христианское осмысление происходящего, особенно в эсхатологической форме, отнюдь не механически связывало варварскую угрозу с крушением империи и светопреставлением. Эсхатологические ожидания, основанные на библейской книге Даниила и Апокалипсисе, связанные с мыслью о старении мира, находили общее, хотя и разнообразное по форме, выражение в темах, поднятых христианскими идеологами Тертуллианом, Киприаном и Ипполитом, причем в разгар III в., то есть тогда, когда готская опасность была лишь отдаленным призраком, а римская армия обладала внушительной силой и считалась непобедимой. Но смотрите - римлянин Коммодиан уже связывает "седьмое гонение" с вторжением готов из-за Дуная. Предостережение, прямо скажем, прозвучало преждевременно, но зато как пророчески!

С тех пор прочной традицией становится видеть в варварах дестабилизирующий фактор грядущей римской истории. Однако традиция эта разделилась на два различных течения. Первое - его можно было бы назвать послеконстантиновым - это "христианско-патриотическая" проповедь Амвросия, унаследовавшая антиварварское умонастроение квиритов. Второе - с более выраженным мистико-эсхатологическим оттенком, которое рассматривало варварские нашествия в качестве счета, предъявленного Риму за его старые и новые грехи. При этом не было недостатка и в тех, кто, подобно историку Сальвиану, возвышал бы свой голос от имени страждущей римской Провинции, верной дщери Рима, которой он пренебрегал, и противопоставлял бы римской коррупции и римскому цинизму, столь в малой степени исправленным христианством, неотесанную добродетель и природную разумность варваров, утверждая даже, что достойны похвалы те, кто предпочел укрыться среди варваров, лишь бы не томиться более под ярмом римской бюрократии.

Однако не следует думать, что Амвросий и Сальвиан стоят на противоположных полюсах. Дело в том, что они - две стороны одной медали. Страх перед варварами, ненависть и презрение к ним, надо думать, довольно часто смешивались в общественном мнении с представлениями о греховности Рима. Обращает на себя внимание своеоб разное чувство вины перед лицом длинноволосых и одетых в меха племен. Ведь они фактически были единственными, кто встал на защиту славного и гордого римского имени, когда народ, носивший его, бросил оружие. Ощущение вины станет понятнее, когда мы вспомним, что феномен варварства на практике выглядел как ряд отдельных случаев, имевших и отрицательное, и положительное значение. Одно племя нападало на Рим, другое сразу же выступало в его защиту. Готу Алариху, разрушителю Рима, противостоит вандал Стилихон, яростный защитник Вечного города. Вестготы были верными союзниками римлян в борьбе с гуннами Аттилы. Точно так же позднее лангобарды - союзники Юстиниана против остготов. Так что в "варварские нашествия" в том смысле, какой вкладывали в это выражение историографы прошлого, уже никто не верит. Речь идет о длительном и изнурительном процессе инфильтрации и ассимиляции, взаимного притяжения и отталкивания. Проводить различие между "Романией" и "Готией" имеет смысл разве что с точки зрения историографического теоретизирования. Что же касается исторических процессов, охватывающих период V- VI вв., равно как и той крови, что текла в жилах главных действующих лиц эпохи, то имеет значение только один факт - новое объединение, синтез народов, который со временем приведет к созданию новой цивилизации.

Вот отчего нам представляется иллюзорным и даже бесплодным всякое дихотомическое деление варваров на таких, кто был на стороне Рима, и таких, кто был против него. Мы воспользовались подобным делением только исходя из соображений композиции. Страху и озлоблению римлян по отношению к варварам, которые пусть в ограниченных масштабах, пусть в корыстных целях, но выступали все-таки в их защиту, можно отыскать оправдание. Это постоянное чувство угрозы со стороны иных племен, ломившихся в римские двери. Да, они не те, что сражаются с оружием в руках во имя Рима, обрабатывают его поля. Но они так похожи друг на друга. Слишком долгое время вынашивало римское сердце "великий страх". Да и сама слава отечества, воспоминание о ней, питала его: примером для подражания был Фурий Камилл, чей светлый образ сиял из мрака лихолетья, когда Рим обесчестили галлы; Сципион Африканский, сумевший остановить опасность, которая в середине V в. снова пришла из тех же земель; Гай Марий, чья слава связана с победой над кошмаром, олицетворением которого были кимвры и тевтоны. Далекие еще предвестники грядущих бурь устлали пеленой облаков сияющий горизонт непобедимого Рима. Его рубежи не были непрерывной цепью фортификационных сооружений. На большем своем протяжении граница была "открыта" и состояла в основном из системы путей сообщения, а не оборонительных заграждений. Ею обозначались пределы цивилизации. Она была гранью, отделившей безопасное от опасного, возделанные поля от дремучих лесов и пустынь, "человечный" и "рациональный" образ жизни от полудикого и неразумного существования. По сю сторону был populus (народ), по ту - gentes (племена).

С переходом империи к христианству такие книги Священного писания, как Книга Иисуса Навина и Книга Судей, как бы закрепили, снабдив новым сакральным основанием, подобное дихотомическое деление мира. По сю сторону был мир курии и легионов, где всякая вещь может и должна быть взвешена, измерена и определена, где всему есть свое имя, своя ценность и порядковый номер. По ту сторону - Гог и Магог, хаос, безымянные орды, не измеренные никем расстояния, откуда являются дикие конные воины во главе со своим герольдом - страхом. Печать смерти и опустошения на лицах племен, навалившихся на римские рубежи, стремящихся во что бы то ни стало перешагнуть через них. Племена гонит нечто ужасное, от чего они спасаются бегством. Оно преследует их по пятам. Оно гнездится где-то на Востоке. Но где? И что это такое? Сколько раз командиры пограничных отрядов задавали себе этот вопрос? Сколько раз пытались постичь умом, рационализировали, квантифицировали, интерпретировали полученные ответы? Сколько раз ответом были какие-то обрывки фраз, нехотя оброненных на скверной латыни либо на каком-нибудь языке, известном "римским" солдатам. Нечленораздельная гортанная речь была сбивчива и неясна. Такой силы был страх, захвативший в плен допрашиваемого. Сколько раз ответом был немой блуждающий взгляд, бессмысленный жест, вопль отчаяния человека, изнуренного голодом, усталостью, страхом, ужасом, которому так и не было найдено имени...